От всего случившегося, вернее, не случившегося Венедикта парализовало. Парализовало не физически, но интеллектуально – он перестал что-либо понимать. В его ощущениях себя по отношению к окружающему миру наступил тот самый «период размытых смыслов», об одном из которых наш герой беседовал с Альтер эго «пару страниц назад».
Этот первый период самонепонимания пронёсся как слепой вихрь по Венечкиной биографии и закончился довольно бессознательным решением бросить институт, пойти служить в армию и тем «начать» жить сначала. Торопливая молодость редко находит в себе силы задержать бег (или падение) и поразмыслить над собственной судьбой. Падение часто представляется ей взлётом, ведь молодость, как и любовь, доверчива к грёзам и слепа к житейским обстоятельствам.
Кто не испытывал подобных периодов? Смысл бытия внезапно теряет привычную убедительность. Верные предпосылки счастливой жизни рассыпаются, как недостроенный карточный домик, на который «чья-то заботливая рука» вылила сладкий сироп, обещанный «строителю» по завершении дела. В итоге ум выглядит как груда липких игральных карт, не подлежащих ни разбору, ни дальнейшему разумному употреблению.
Человек в годах, горестно вздохнув, с терпением приступает к реставрации своей житейской «карточной колоды». Он знает, что никто ему новые карты взамен испорченных не выдаст, а без них – как жить? У молодости на подобное кропотливое действие никогда не находиться ни желания, ни времени. «Нарисую ещё!» – восклицает она и устремляется дальше, не зная, что рано или поздно «дорожное начальство» потребует плату за «проезд и провоз багажа». Нарисованную подделку оно не примет, но скажет так: «Прежние карточки выданы официально, потрудитесь предъявить!»…
Венедикт стал пропускать занятия в институте и всё более накапливать долги по семинарам и профильным темам. Он понимал, что вязнет в предсессионных нескладушках, но продолжал фолить. По утрам с неким внутренним злорадством Веня прощался с матерью и выходил из дома, но бодрая походка метров через триста расшатывалась и становилась похожа на питейную развалочку никуда не торопящегося заштатного сибарита. Он шёл в кино или садился на электричку и уезжал загород. Бесцельно побродив по очередной лесной просеке, возвращался и, петляя знакомыми переулками, оказывался дома. На вопрос матери «Как дела?» что-то небрежно врал.
Перекусив и прихватив из семейной библиотеки пару томов какого-нибудь симпатичного на вид писателя, Венечка со словами «устал, пойду прогуляюсь» исчезал в сиреневом смоге городского вечера. «Пусть погуляет, – вторила мать, провожая глазами сына, – он у меня молодец – учится!»
Однако Веня шёл «погулять» с определённой целью. В ближайшем книжном магазине он сдавал вынесенный из дома очередной подписной двухтомничек. Полученных за книги денег хватало на бутылку какого-нибудь дешёвого сухого вина. Пристроившись в парке или во дворе на безлюдной лавочке, он выпивал вино и несколько часов, пока хмель курсировал по телесным кровотокам, бродил по Москве, перелистывая в мечтах страницы своей будущей биографии.
В такие минуты казалось, что неурядица, обступившая его в институте и вообще в жизни, лопнет сама собой, как покрышка на старом колесе, и он раскроет перед благодарным человечеством всю полноту своего дарования. Веня был абсолютно уверен, что ему суждена необычная и высокая судьба.
