– Зачем они?
– Чертить, разумеется, – пожал плечом шеф. – Ты ведь чертежи запоминал, правильно?
– Да не умею я тушью рисовать. Тем более, этими железками. Давайте уж как обычно, карандашиком.
– Слушай, Павел, – начал сердиться шеф, – карандашиком ты знаешь, что можешь делать?..
Жерар, судя по счастливому повизгиванию, приготовился ляпнуть какую-нибудь пошлятину, однако мне удалось опередить его. Долгие тренировки не прошли даром.
– Рисовать, – вкрадчиво пропел я.
– Вот именно, рисовать. А мне нужны черте-жи! Выполняют их тушью и чертёжными инструментами. Инструменты перед тобой. Лучшие, какие я смог достать в этом городишке, мир ему и его жителям. Вот циркуль. (Я кивнул: знаю.) А вот мой любимый. Рейсфедер.
Сулейман достал из готовальни инструмент, похожий на тюнингованный пинцет, покрутил имеющееся на боку инструмента колёсико с насечкой и объяснил:
– Разводя и сводя губки, можно добиться требуемой толщины линии. Нам понадобятся два рейсфедера. Один для тонких линий, другой для толстых.
– Сулейман Маймунович! – взвыл я, прервав его объяснения. – Но я же не умею чертить этими вашими штангенциркулями и тушью. Кляксами всё заляпаю! Кроме того, нужны линейки, угольники всякие…
– Не штангенциркулями, а рейсфедерами, – тявкнул из-под стола Жерар. – А вместо линеек может использоваться рейсшина.
Я двинул ногой, ориентируясь на звук. Удача была на моей стороне. Носок кроссовки врезался в мягкое. Бес взвизгнул и заткнулся.
– Ты не умеешь. Умею я, – сказал шеф. – Смотри мне в глаза.
* * *
Смотреть в глаза ифриту – страшно.
И вовсе не оттого, что они похожи на глаза безумца, акульи, змеиные или волчьи. В них не тлеют красные угольки и не плавают вместо зрачков светящиеся черепа. Первое впечатление – это обыкновенные человеческие глаза. Карие восточные очи с поволокой, опушенные длинными ресницами, сводящими с ума дамочек. Но помните правило о том, что первое впечатление часто обманчиво? Глаза ифрита – наглядное подтверждение этого правила. В них растворяешься. Как рафинад в кипятке. Это отчасти похоже на погружение в стену, но только отчасти. Во время транспозиции всё-таки чувствуешь себя индивидуумом, хозяином собственного тела и сознания. Здесь – теряешься полностью, попадаешь в абсолютное рабство. Никакого ослушания, никакой лени. Работа на результат, до изнеможения, а если потребуется, то и до смерти.
Можете представить, что меня ждало.
Впрочем, где там! Не можете.
…Если ориентироваться по часам, отпахался я за четыре с половиной часа. Если по собственным ощущениям – за добрый десяток. Шею и верхнюю часть спины сводила судорога, руки мелко тряслись. Кончики пальцев были густо заляпаны тушью.
Зато чертежи получились чистенькие, без единой кляксы, без единой помарки. Двадцать четыре идеальные графические работы. Хоть сейчас на выставку. Меньшая часть листов лежала на столе, большая была развешена по стенам. В рамочках, хоть и не под стеклом.
– Молодец, – сказал мне Сулейман и ласково похлопал по плечу. – Быстро управился. Я думал, дольше провозимся.
– А я всегда говорил, что Паша способен на подвиги. Его просто нужно гонять, – зевнув, подхватил Жерарчик. Он лежал на диване, морда у него была заспанная. – Безжалостно гонять.
– Пять часов! – просипел я. – Это вы называете быстро?
Сулейман пожал плечами. На его взгляд, обсуждать тут было нечего. Бесу наоборот хотелось поговорить. Он уселся совершенно по-человечески, откинувшись на спинку дивана, и плавно повёл передними лапами в стороны.
