– Знаешь, Афанасий Степаныч, ты прав. Я иногда очень жалею, что не могу вот также поговорить с отцом.
– Ваш отец – сильный человек, он многое мог бы посоветовать вам.
Игнатьев задумчиво повернулся к Уточкину.
– Всё так и есть, всё так и есть. Но оставим это. Хочу просить тебя об одном одолжении.
– Вы же знаете, Дмитрий Михайлович, я вам ни в чём не откажу, – лицо Уточкина смутно угадывалось в сумерках, но Игнатьев по его голосу почувствовал, что он грустно улыбается.
– Как Катюша себя чувствует? – спросил он.
– Катерина гоняется за братьями на своём кресле и кричит им, что когда Дмитрий Михайлович сделает ей новые ноги, она догонит их и накостыляет, – голос говорившего дрогнул: – Она верит в вас, сударь.
Игнатьев положил руку поверх руки Афанасия Степановича и пожал её:
– Я чувствовал себя полным идиотом, предлагая кресло девочке, понимая, что она-то ждала от меня чуда.
– Знаю, Митя. Вы и так сделали для нас многое. Катя лежала в кровати и медленно умирала. Говорят, это называется полиомиелит. А теперь мы вновь видим улыбку на её лице… Но что всё обо мне. О чём вы хотели поговорить?
– Ты всегда мне помогал и очень помог со строительством «Севера» в прошлый раз, поэтому буду просить тебя помочь мне и теперь. Только теперь работы в разы больше.
– Нам ли бояться работы, – хохотнул Афанасий Степаныч, вытягивая шею в сторону кухни.
Насупленная Хельга появилась в проёме между стеной и стеллажом, отделявшим кухонный закуток.
– Неужели нас накормят горячей едой в этом доме? – воскликнул Уточкин, улыбаясь.
Уголок губ мулатки дрогнул:
– Ага, щассс, – прошипела она язвительно.
Но, покосившись на Игнатьева, она вытерла мокрые руки о платье:
– Можно кушать, всё готово.
Расставив стулья, мужчины сели. Хельга разложила ложки возле железных глубоких тарелок. Она была тиха и церемонна. Даже пробормотала что-то похожее на «извини», когда задела Сашу ненароком. Саша разливала горячую похлёбку из картошки с солониной и с удивлением покосилась на неё.
– Хлеба нет, – произнесла та, усаживаясь на стул возле Игнатьева.
– Ерунда какая, – ответил он, беря ложку, – Саша, садись. Пусть каждый сам наливает.
Саша села. Она почувствовала вдруг, что очень голодна, – картофельно-мясной дух от горячего варева казался таким вкусным. И она, торопливо зачерпнув полную ложку, отправила её в рот. И страшно обожглась. Задохнувшись, замерла, открыв рот. И встретила полными слёз глазами взгляд Игнатьева, сидевшего напротив. Кое-как проглотив, рассмеялась:
– Обожглась.
Афанасий Степнович, отодвигая пустую тарелку, удивился:
– Да ты что?! Чем тут можно обжечься?
– Как вы так быстро? – улыбнулась Саша.
Она посмотрела на Хельгу, ожидая насмешки, но та, опустив глаза в тарелку, медленно подносила ложку ко рту и церемонно ела. Хельга с Игнатьевым сидели близко, мулатка молча подала ему кружку с вином. Саша отметила между этими двумя то неуловимое понимание, когда люди, даже если недовольны друг другом, близки. И почувствовала разочарование. Наклонилась ниже над тарелкой.
– Оставайся, Афанасий Степанович, переночуешь здесь, места всем хватит, – проговорил Игнатьев, отставляя пустую тарелку и складывая руки перед собой на столе.
– Нет, Митя, пойду домой. Только вот Александру захвачу с собой, – Уточкин сидел совсем близко, справа, и Саша видела его круглое, в оспинах, добродушное лицо прямо пред собой.
Заметив её недоумение, он добавил:
