Княгиня же тосковала всё горче по былой молодости. Избегать стала зеркал, рядиться ярче, украшать себя богаче, тщетно пытаясь сокрыть изъяны. И однажды пришел срок – тень отделилась от княгини. Открыла глаза, обнажила клыки, пока крепко спала хозяйка на своем ложе.
С той ночи перестала княгиня быть прежней. Не пускала более никого в покои свои и трапезничала одна. Жестоким сделалось её правление. Прокатывались казни ураганами, наказания падали градом на простой люд, секли плетьми, срубали головы. Лютовала княгиня, и горели глаза её мрачным огнем.
Дивились дочери разительным переменам. Ластились к матушке в надежде унять её нрав, и та словно отвечала им. Каждый вечер пела колыбельные, убаюкивая дочерей. Только отчего-то захворали вдруг юные девы. Покинул румянец их лики, губы лишились красок, а волосы потускнели. Просыпались они измученными и слабыми, и с каждой ночью становилось им хуже.
Княгиня же напротив начала расцветать, точно повернуло время вспять. Но краса её жгла злым пламенем. Приметил это молодой воин. Почуяв неладное, вызвался охранять ночью покои юных дев.
И вот опустился мрак, взошла луна. Княгиня, как заведено, пришла петь колыбельную. На воина она даже не взглянула. Села у изголовья дочерей, и голос её был столь сладок и звучен, что погрузился воин в глубокий сон, а очнулся лишь утром. Так повторилось и в следующую ночь.
Юные девы уже подняться не могли. Лежали безропотные да молились покорные воли Богов. Плакали безутешно, не ведая, что за хворь их поразила. Сжалось сердце молодого воина, изнывало оно от сострадания. Несчастные кроткие невинные души.
Наступила третья ночь. Вновь явилась княгиня, вновь принялась петь колыбельную, вновь стало клонить воина в сон, но достал он кинжал и вонзил себе в бедро. От боли сон отступил, а воин вдруг услышал, что оборвалась колыбельная. Заглянул в покои. И увидел.
Склонилась княгиня над старшей из дочерей, впилась клыками ей в шею и сосёт кровь, сосёт силы и жизни свет. Обуял суеверный страх воина, но тотчас отринул он его. Достал меч и бросился на княгиню.
Успела та лишь зарычать разъяренным тигром, как отсек ей меч голову. Проснулись от шума дочери, узрели страшную картину, подняли крик. Сбежались слуги, схватили воина. И уж хотели учинить над ним жестокий суд, как взглянули на мертвую княгиню. А то и не женщина вовсе, то зверь ряженный, и клыки его блестели от крови.
Тогда скорее явились слуги и воин в покои княгини отыскать след, куда спрятал несчастную коварный зверь. Да только пусты оказались покои. И дух в них стоял. Сладковатый аромат гнили. Быстро отыскали они, откуда он проистекал. Вскрыл пол воин, и все поняли.
Пожрал зверь княгиню. Задушил во сне, обглодал до косточек, испил досуха кровь. И облик забрал себе.[1]
– Очень хорошо, – легкое покалывание пробегает по нервам, но Тодо руки не отнимает. Треплет княжича по голове, насколько позволительно учителю. – У вас складно выходит, юный господин.
– Правда?
– Да.
Улыбка на губах – робкий лучик.
– Не испугались этой истории?
– Только чуточку.
Глаза завораживают. Не оторваться.
– А теперь подумайте, юный господин, чему она учит?
Хмурятся светлые брови, пролегает складочка на высоком лбу. Мычит тихонько мальчик, погрузившись в раздумья.
– Что нельзя завидовать? – произносит неуверенно.
– Верно. Чему ещё?
– Что нельзя вредить родным?
Вежливая улыбка.
– Эта история о том, что, если человек станет взращивать внутреннего зверя, кормить его дурными помыслами, унынием и горькими чувствами, то тот однажды станет столь силен, что сгубит не только хозяина, но и родных его, и товарищей, и других людей.
