Горбачев. Его жизнь и время - страница 73

Социология возродилась благодаря хрущевской “оттепели” и продолжала развиваться в 1960-е и 1970-е годы, хотя по-прежнему встречала мощное противодействие со стороны блюстителей идеологической чистоты[333]. Уже само то, что Раиса выбрала эту область, свидетельствовало о независимом мышлении. Название ее диссертации – “Формирование новых черт быта колхозного крестьянства (по материалам социологических исследований в Ставропольском крае)” – не выглядит радикальным, однако ее подход к исследовательской работе, безусловно, таковым являлся. Не желая опираться на одобренные тексты, она вознамерилась провести настоящее полевое исследование. Горбачев заручался поддержкой друзей-аппаратчиков из партийных и комсомольских органов, чтобы обеспечить жене радушный прием в деревнях, которые она собиралась посетить. Но даже при такой “протекции” ей приходилось проезжать сотни километров по грунтовкам на чем придется – на “газиках”, попутных грузовиках, мотоциклах, телегах, а часто случалось и вовсе идти пешком в резиновых сапогах. Она опросила сотни людей, преимущественно женщин, собрала множество документов и статистических данных, составила и обработала три тысячи опросных листов. Поскольку в тех селах, которые она посещала, еще ни разу не видели живьем философа-социолога, она предлагала прочитать местным жителям лекцию или провести вечер дискуссий. Вернувшись в Ставрополь, она выступала с докладами на конференциях, семинарах и других встречах, рассказывая о результатах своих опросов и рекомендуя осуществить те или иные улучшения в сельском быте.

Занимаясь такой “социологией с человеческим лицом”, как выразилась сама Раиса Горбачева, она ближе познакомилась с “реалиями жизни”. Особенно это касалось жизни пожилых женщин-одиночек, которых она обнаруживала в каждом четвертом или каждом пятом крестьянском доме. Всех этих женщин обездолила война. Они так и не познали “радости любви, счастья материнства”, а теперь “одиноко [доживали] свой век в старых, разваливающихся, тоже доживающих домах”. И все-таки эти женщины “в большинстве своем не озлобились, не возненавидели весь белый свет и не замкнулись в себе – они сохраняли эту вечно живущую в русской женской душе самоотверженность и сострадание к несчастью и горю другого”.

Сентиментально? Пожалуй. Однажды поздним вечером она постучалась в дом одной пожилой женщины. После разговора и ответов на вопросы старушка вздохнула и спросила:

– Доченька, что ж ты больно худенькая?

– Да что вы, нет, нормальная, – ответила Раиса.

– Мужа-то, небось, нету у тебя? – не унималась та.

– Есть…

– Небось, пьет? – опять вздохнула крестьянка.

– Нет…

– Бьет?

– Что вы?! Нет, конечно.

– Что ж ты, доченька, меня обманываешь? Я век прожила и знаю – от добра по дворам не ходют[334].

В другой раз, беседуя с бойкой, энергичной дояркой-казачкой, Раиса спросила ее, на чем держится ее семья – на любви, дружбе, на любви к детям или, может быть, на физической близости? “А что это такое?” – не поняла казачка. Раиса объяснила: “Речь идет об интимных отношениях с мужем”. Увидев по-прежнему недоуменное лицо собеседницы, она пустилась в разъяснения: “Но есть же у мужа и жены личные отношения. Ну ладно…” – добавила Раиса, уже собираясь завершить опрос. “Нет, – вдруг сказала казачка, – обязательно пиши: а на какой черт тогда мужик нужен, если этого нет!”[335]

Но ни разговоры вроде этих, ни сочувствие, которое Раиса так остро ощущала, встречаясь с нищими одинокими старухами, не отразились на страницах диссертации, которую она защитила в Московском государственном педагогическом институте в 1967 году. Ее работа является классическим образцом того, как можно, не высказывая напрямую, все-таки слегка обозначить критические взгляды (которых она тогда придерживалась). В диссертации восхвалялись некоторые советские достижения, в частности рост уровня грамотности на селе, однако, в соответствии со стандартными советскими требованиями к научным работам, захолустные села сравнивались с дореволюционными деревнями, существовавшими в еще более мрачных условиях. Такие фразы, как, например, “социалистическое преобразование колхозной деревни еще не окончательно устранило неравенство”, лишь намекают на пропасть, пролегшую между городом и деревней – ту самую разницу, которую на словах обещали “стереть” проповедники официальной идеологии. Читая между строк, можно догадаться о потемкинской природе сельских библиотек, больниц, яслей и домов для престарелых – всех этих учреждений, явно не дотягивавших до соответствия своим названиям