Горбачев. Его жизнь и время - страница 83

Разобраться в этом ему поможет целый ряд крамольных книг, написанных “левыми” западными авторами. Их переводы на русский язык выпускало крайне ограниченным тиражом московское издательство “Прогресс”. Эти книги Горбачев сумел раздобыть, еще когда был первым секретарем крайкома. Много лет спустя он уверял, что некоторые из них до сих пор стоят у него на полках, например “Параллельная история СССР” Луи Арагона, “За французскую модель социализма” Роже Гароди, “История Советского Союза” и “История марксизма” Джузеппе Боффы, а также книги о вожде итальянской компартии Пальмиро Тольятти и знаменитые тюремные тетради Антонио Грамши[378].

Французский поэт и прозаик Арагон, хотя и поддерживал коммунистическую партию, критически относился к Советскому Союзу, особенно после 1956 года, когда Хрущев выступил с разоблачением Сталина. Французский философ Гароди позднее отвернулся от коммунизма и обратился в католицизм, а еще позже, в 1982 году, принял ислам. Боффа был итальянским коммунистом, специалистом по СССР и придерживался независимых взглядов. Грамши, один из основателей итальянской коммунистической партии, позднее арестованный по приказу Муссолини, являлся одним из крупнейших мыслителей-марксистов XX века. Его понятие “культурной гегемонии” пришло на смену более грубым представлениям о том, как капитализм удерживает общество в своей власти. Грамши делал особый упор на то, что рабочие должны становиться интеллектуалами (именно это и произошло в жизни самого Горбачева), и проводил различия между политическим обществом (государством) и гражданским (общественными организациями и институтами), что предвосхищало позднейшие попытки Горбачева демократизировать первое путем построения второго.

Не следует думать, будто чтение всех этих книг в одночасье превратило Горбачева в могильщика коммунизма. Но раз он обращался к ним в поисках ответов на свои тревожные вопросы, значит, даже продолжая строить успешную карьеру, он сознавал масштаб проблемы. Горбачев оставался, по его собственным словам, шестидесятником, его на всю жизнь заразили атмосфера, царившая в МГУ, и хрущевская “оттепель”, а потому он был белой вороной среди тех провинциальных чиновников, которыми командовал. Впрочем, чтобы уцелеть и сохранить свое положение, ему приходилось приспосабливаться к миру, над которым восходила его звезда.

Первое выступление Горбачева в качестве первого секретаря Ставропольского крайкома в октябре 1970 года, как и вся политика, которую он там продвигал, продемонстрировало его способность к адаптации. Изложив вкратце брежневский доклад, посвященный сельскому хозяйству, Горбачев похвалил его за “глубокий анализ”, который освещает “деятельность партии по претворению в жизнь решений мартовского Пленума”[379]. В одной из последних речей Горбачева в Ставрополе Брежнев был назван “выдающимся политическим деятелем современности”[380]. По сравнению со штампованными текстами других напористых руководителей речи Горбачева отличались определенным своеобразием. Он умел сочетать напыщенные обороты, бичевавшие идейных врагов (“Буржуазная пропаганда из кожи лезет вон, чтобы бросить тень на великое завоевание нашей партии и советского государства – дружбу народов, населяющих нашу страну, в едином строю идущих к коммунизму”) с остроумными выпадами против местных разложившихся чиновников – вроде инструктора-алкоголика в районном кооперативе, женившегося четыре раза за три года, редко появлявшегося на работе, да в придачу нывшего – после того как его исключили из партии, – что за все двенадцать лет службы ему ни разу не выносили выговора. “Комментарии излишни”, – заключал Горбачев