Однако мисс Бингли была не способна хоть в чем-нибудь разочаровать мистера Дарси, а потому продолжала настойчиво спрашивать его, о каких двух причинах он говорил.
– Я нисколько не прочь объяснить, – сказал он, едва она дала ему возможность произнести хоть слово. – Вы выбрали такой способ скоротать вечер либо потому, что вы задушевные приятельницы и вам надо обсудить какие-то свои секреты, либо вы знаете, что вы, пока прогуливаетесь, выглядите особенно выгодно. Если верно первое, то я могу лишь помешать вам, а если второе, то восхищаться вами мне лучше всего, сидя у камина.
– Невыносимо! – вскричала мисс Бингли. – Никогда не слышала ничего возмутительнее. Как нам наказать его за эти слова?
– Нет ничего легче, если вам этого хочется, – сказала Элизабет. – Нам всем дано наказывать друг друга и выводить из терпения. Поддразнивайте его, поднимите на смех. При вашей короткости вам должно быть известно, как его пронять.
– Но, честное слово, я понятия не имею. Уверяю вас, наша короткость еще не открыла мне этого. Поддразнивать такого невозмутимого и находчивого человека! Нет-нет! Не сомневаюсь, он возьмет над нами верх. А что до смеха, мы, с вашего позволения, не станем смеяться, не найдя к тому повода. Мистер Дарси только поздравит себя с победой!
– Над мистером Дарси не должно смеяться! – воскликнула Элизабет. – Какое редкостное преимущество! Уповаю, оно редкостным и останется. Для меня было бы большой потерей, окажись у меня много подобных знакомых. Я очень люблю посмеяться.
– Мисс Бингли, – сказал он, – приписала мне слишком много. Самые лучшие и самые мудрые из людей… нет, самые мудрые и лучшие их деяния могут быть представлены в смешном свете теми, для кого шутка – главная цель в жизни.
– Бесспорно, такие люди есть, – ответила Элизабет, – но, надеюсь, я к ним не принадлежу. Надеюсь, я никогда не стану высмеивать то, что мудро и прекрасно. Глупость и вздорность, капризы и причуды меня, правда, развлекают. Но, полагаю, вам ничто подобное не свойственно.
– Пожалуй, никто не может быть вполне от них свободен. Но я посвятил жизнь тому, чтобы избегать тех слабостей, из-за которых даже большие умы становятся предметом насмешки.
– Например, тщеславия и гордости?
– Да, тщеславие – это поистине слабость, но гордость при подлинном уме никогда не выйдет из границ.
Элизабет отвернулась, чтобы спрятать улыбку.
– Полагаю, вы кончили изучать мистера Дарси, – сказала мисс Бингли. – И к какому же выводу вы пришли?
– Я полностью убедилась, что мистер Дарси во всех отношениях безупречен. Он сам в этом откровенно признается.
– Нет, – сказал Дарси, – ни на что подобное я не претендую. У меня немало недостатков, но, надеюсь, не в области ума. За свой характер я не смею поручиться. Он, как мне кажется, слишком неуступчив. Во всяком случае, для требований света. Я не умею забывать сумасбродства и пороки других так быстро, как следовало бы, не говоря уж об оскорблениях, мне нанесенных. Мои чувства нелегко поддаются попыткам воздействовать на них. Пожалуй, мой характер можно назвать непреклонным. Если кто-то упадет в моем мнении, то навсегда.
– Да, это настоящий недостаток, – сказала Элизабет. – Обидчивая неумолимость портит любой характер. Но вы хорошо выбрали свою слабость. Над ней я не могу посмеяться. От меня вам ничто не грозит.
– Мне кажется, в любой натуре есть склонность к тому или иному пороку – изъян, какого не может исправить никакое воспитание.
