«Люды, добри, прошу усих вас до хаты», – она говорила на украинском языке, голос лился, как ручей: завораживающе и успокаивающе.
–Проходьтэ, буть ласка, проходьтэ, – продолжала она, – не трэба мокнуть пид дождем».
После её слов все быстренько вбежали в дом. Людей уже осталось немного, человек десять, но они с сестрой теперь были вторыми.
…Война застала ее девятнадцатилетней девушкой, еще ничего не видевшую в жизни, в своем селе, где она родилась, где жили ее старенькие родители и больной брат. Молодежь в те года уезжала в Сибирь, на поднятие целины, но бросить своих престарелых родителей и больного брата она не могла.
Немцы вошли в село на рассвете, стоял крик, выстрелы и плач. Полицаи шли, совместно с немецкими солдатами по улице и выгоняли из домов всех молодых ребят и девушек, не успевших уйти на фронт. Забирали скот, и вообще всю живность, какая была в хозяйстве у людей. Всех гнали к вокзалу, где стояли товарные вагоны. Туда загоняли и людей, и скот.
В дверь к ним громко постучали, и тут же раздался крик:«Швидчэ, швидчэ видкрывайтэ»,– кричал полицейский, местный житель.
Все испуганно переглянулись, и к двери медленно, шаркая ногами, побрел отец.
«Видкрываю, видкрываю, нэ гуркуйтэ так звинко»,– и, не успев отойти от двери, как тут же в хату ворвались трое полицейских, за ними шёл немецкий офицер.
Глянув на Оксану, забившуюся в угол, полицай ткнул на нее пальцем, проговорив: «Сбирайся швидко на вулыцю,– и тут же начал заглядывать во все щели. – Нэма бильшэ ни кого? – спросил он и посмотрел на родителей. – А дэ ваш парубок?»
Младший брат Оксаны, Гришенька, был болезненный мальчик. В детстве он упал с лежанки и ушиб голову, этот удар, впоследствии, сказался на его здоровье. Шея у него была повернута чуть в сторону, и он заикался.
–Да на вулыци дэсь Гришенька,– вступила в разговор мать, – дэсь вин бигае, а може до бабки Дуньки пишов.
Она еще продолжала перечислять, куда мог пойти ее сын, но полицай перебил ее, ударив по спине прикладом.
–Сама пидэшь вмисто нёго, – и стал выгонять из хаты мать и дочь.
Немец, стоящий у дверей, загородил им дорогу, буркнув: «Найн!» – оттолкнул мать в сторону.
–Що, стара дужэ?– пролепетал полицай, криво улыбнувшись, и, толкнув мать в сторону, вновь ударив её прикладом по спине: «Пишла вон!»
Оксану вывели на улицу. Там уже стояло человек тридцать ребят, таких же молодых, как и она. Все девчата, да и парни были из ее села.
Тут же выгоняли всю живность из сараев. Их, как и скот, гнали на вокзал, загоняя в вагоны товарняка.
Заполнив до отказа вагоны молодежью, их продержали там до темноты.
Тут же, возле вагонов, толпились родители, плача и умоляя, чтобы разрешили передать детям хотя бы еду и одежду теплую. Некоторым удавалось проникнуть к вагонам незаметно, это в основном были мальчишки, которым было по восемь – десять лет.
–Оксана Кромаренко, – вдруг она услышала тихий голос мальчишки, – возьми передачку, маты передала.
Оксана соскочила с места и пробилась к щели двери. Чумазый мальчуган стоял с противоположной стороны двери, там, где не было полицейских и немцев. Он просунул ей узелок, в котором лежала бутылка молока, полбулки хлеба, несколько картошин, и два яблока.
–Дякую, хлопче,– прошептала она и с трудом продвинулась на свое место.
Она присела на корточки, развязала узелок. С утра ничего не ела, и желудок сводило от голода. Рядом оказалась худенькая девушка-подросток из другого села.
