Затаив дыхание, Нина подняла крышку. На дне лежала маленькая бордовая бархатная коробочка. Нина открыла её. Крошечные розовые камушки на тонких ажурных дужках-стебельках блеснули, заиграли в свете солнечных лучей.
– Ух ты! Золотые, поди… – восхищённо прошептала она и вытащила серёжку. К ней прицепилась вторая и повисла на скреплявшей их ниточке.
«Надо примерить», – Нина огляделась по сторонам. Простая деревянная свежевыструганная койка, чурбаки, заготовки досок. Зеркала, конечно, здесь и не могло быть.
«Быстренько посмотрюсь и обратно», – решила она и побежала с чердака вниз, зажав серёжки в кулаке.
Большое зеркало маминого шифоньера отразило худую белобрысую девочку в выцветшем ситцевом платье с надшитым подолом. Нина подошла поближе и приложила серёжку к уху. Камешек задорно сверкнул, будто подмигивая. Ей показалось даже, что она изменилась, стала похожей на девушку, а не на пацанёнка. Её серьёзные голубые глаза засияли, повеселели, она улыбнулась.
Вдруг с улицы раздалось протяжное мычание. Нина подскочила к окну. По дороге шагал паренёк, щуплый, растрёпанный, весь какой-то разболтанный, в серых холщовых штанах на подтяжках. Он вёл за собой тощую корову. Та медленно шла по пятам хозяина и мотала хвостом из стороны в сторону, отгоняя оводов. Когда они поравнялись с домом, Нина узнала его. Это был Мишка, сын Андрея Михайловича, того самого, которого сосной давеча придавило. Отец до сих пор лежал в больнице, в Харовске, а мать Мишки ещё при родах умерла. Вот и остался он дома один.
«Проспал, видать. Корову не успел вовремя отправить на пастбище. Вот теперь и ведёт её один, – думала Нина с жалостью. – Лишь бы отец его выжил. А то мама сказала – в интернат отправят, коли тот помрёт. Нет ведь никого у него больше».
Мальчик с коровой скрылся из виду, и Нина вновь уставилась на дорогу.
«Ой, а чё я, тетёха, сижу? Он же с Сашкой дружит! Может, знает что», – она вскочила внезапно осенённая этой мыслью, сделала шаг назад, к дверям, но тут же резко передумала и со словами: «А, некогда!», открыла ставни, ловко выпрыгнула из окна и босиком побежала за Мишкой.
Догнать его не составило Нине никакого труда. Казалось, он двигался так же медленно, как и часы в их доме.
– Мишка, у нас Сашка сбежал! Ты, может, знаешь, где он?
– Знаю. У нас он. Был, – ответил тот, отрывая от земли красные, воспалённые глаза.
– У вас? Был? А где сейчас?
– Ушёл. Сказал, к деду пойдёт.
– К Ивану?
– Этого он не говорил.
– А, найду! – крикнула Нина и побежала. Потом вдруг резко остановилась посреди дороги и спросила:
– Как отец-то?
– В больнице.
– Чего говорят-то?
– Молчат.
– Дак ты это… Заходи к нам.
– Зачем?
– Ну так.
– Ладно, зайду.
Она направилась к деду Ивану. Он жил на другой улице, ближе к станции и лесу.
«Странно, что он решил пойти к деду. После маминого и папиного развода мы же совсем с ним не видимся. А, с другой стороны, к кому ещё идти? И дед нас всегда любил, никогда не ругал, всё время нам какие-то игрушки мастерил, обувку-то нам до сих латает. И много историй знает. Жалко, что больше не ходим к нему», – вспоминала Нина на бегу. Она пересекла главную улицу посёлка, повернула на улицу Комсомола и остановилась.
Изба деда стояла самой крайней в конце улицы, рядом с лесом, и отсюда её не было видно.
«Если идти быстро, минут за шесть-семь можно успеть», – думала Нина, тщательно рассчитывая свой путь. Это была не её улица, а закон посёлка чётко гласил: на чужую территорию нельзя. Особенно в одиночку. И особенно тем, кто участвовал в драках улица на улицу.
