«Потеряла. Навсегда. Их же теперь ни за что не найти!» – Нина захлопала длинными ресницами.
– Нин, ты чего? – растерянно спросил Сашка. – Болит чего-нибудь? Где?
– Я.. это…
Нина смотрела на брата, не зная, что сказать.
«Что я за человек, что я за человек… Залезла на чердак, вскрыла шкатулку, как преступник, вор… У кого? У кого? У брата же своего… И теперь… Дура, дура я! Потеряла серёжки! Как я теперь скажу? Скажу, что я – вор?»
– Ну, говори! – Сашка схватил её за плечи. – Что болит, говори давай! Может, к фельдшеру сходим?
– Не надо к фельдшеру. Не болит у меня ничего. Я серёжки твои потеряла.
– Что? Какие серёжки? Ничего не понимаю, – сказал брат, переглядываясь с дедом.
– Из шкатулки… На чердаке…
– Ах, из шкатулки, – вздохнул Сашка. Глаза его моментально стали серьёзными.
– Прости меня! Я не хотела! Я сама всё знаю – нельзя лазить по чужим вещам! Но… Я просто хотела посмотреть… Понимаешь? Там что-то шебуршало…Ну, хочешь, накажи меня! Только прости, пожалуйста, – умоляла Нина, глядя на брата.
– Вот ведь тетёха… Да что же теперь поделаешь, – грустно ответил брат. – Потеряла так потеряла. Не ной уже, чего уж теперь, прощаю я тебя, – сказал он, вытирая ей навернувшиеся слёзы всё тем же окровавленным полотенцем. – Ну, слышь, не вешай нос. Пойдём-ко лучше в дом, чаю попьём.
– Да нет, мне домой надо. Галька с Тишкой сейчас придут, они тебя пошли искать. А дома – никого.
– Меня искать… Дак за меня не беспокойтесь. Я с дедом Иваном буду жить. Так матери и передай. За вещичками завтра зайду.
– А мамы дома нет. Она записку оставила, что ушла на речку.
– Записку? На речку говоришь? – Саша встал с корточек и почесал затылок. – Я до дому и обратно! – громко сказал он деду.
Тот погладил свою густую седую бороду и вздохнул:
– Ну, сходи, сходи. Дай бог, помиритесь ишшо с мамкой-то.
Он вскинул на плечо коромысло, развернулся и медленно направился к своей избе.
***
Брат и сестра брели по улице, глядя под ноги и пытаясь найти серёжки. Оба молчали.
Сашка злился на сестру за то, что без спросу залезла в шкатулку.
«Могла бы попросить, что я, не показал бы, что ли… То же мне… ещё и замок взломала. Шпана, одно слово…»
Ему не хотелось ни говорить, ни спрашивать ничего, он тоже внимательно всматривался в чёрную просёлочную дорогу.
«А смысл сейчас её ругать? Она и так всё поняла, – изредка поглядывая на сестру, думал он. – А серёжки… дорогие, конечно, несколько месяцев приработка… хотя нет смысла теперь… так что всё равно».
Нина тоже молчала: было ужасно стыдно за свой поступок, и она не хотела начинать разговор.
«Злится, поди, на меня. Вон всю дорогу молчит. И правильно делает, что злится. Я бы тоже злилась… Серёжки, верно, золотые были… И камушки такие красивые, розовые, переливающиеся, – думала она, пытаясь вспомнить их цвет.― Но ведь сказал, что простил. Ну понятно, сказал… Но всё равно же дуется… и серёжки жалко… Деньги придётся ведь отдавать. Заказчик, наверно, богатый… И жену свою любит – такие серёжки купил… А нам теперь отдавать деньги за них… Сколько они стоят? Больше, чем мама за день из магазина приносит, точно, больше, чем мамина зарплата… Как же теперь отдавать? Где же мы столько денег возьмём?» – и она зашмыгала носом.
– Что, Иванушка, не весел, что головушку повесил? – Сашка первым не выдержал и, пытаясь развеселить Нину, щёлкнул её по носу.
– Золотые серёжки-то?
– Золотые.
– А дорого стоят?
