Нестор подошел к столу, в зале прозвучали аплодисменты. Хотя и до сих пор не вошло в привычку у селян хлопать в ладоши. Он поднял руку, дожидаясь, когда стихнет зал.
– Говорить пока ничего не буду, – сказал Махно. – Хочу вас послухать, дорогие мои командиры, маршалы мои. Шо вы думаете про то, шо с нами скоилось?
Какое-то время стояла тишина. Они-то ждали, что Нестор сам все им расскажет. А он вот как повернул: «Что вы думаете?»
– Предательство, от шо я думаю, – встал Щусь. – И если хочете знать мою мнению, то она така. Пришла пора показать большевикам зубы. Через йих столько боевых хлопцев полегло. Он у одного только Каретникова больше двухсот человек. Яких рубак! А через шо? Не было боеприпасу. Так, Семен?
Каретников не ответил, стоял, низко опустив голову.
– Надо с тылу ударить по большевикам! – горячился Щусь. – Они зараз под Павлоградом. Нельзя им такое простить!..
Последние слова Щуся потонули в общем гуле махновцев.
Встал Махно:
– Дело – табак… Мы снова меж огнями… Ну, ударим мы по большевикам. И совсем откроем фронт для Деникина. – Он опустил голову, размышляя. Тихо стало в зале. Табачный дым вился над головами. – И так получится, шо мы вроде как пойдем в союзники до генералов. Нам этого селяне не простят…
– Так шо ж делать, батько? – спросил Лашкевич.
– Не знаю. Спросим у наших друзей из Москвы. Они – розумнее, грамотнее. Может, шо дельное присоветуют?
И хлопцы опять аплодировали, пока Аршинов поднимался на сцену.
– Насчет того, кто из нас зараз самый умный – не знаю, – начал Аршинов. – Не так давно мы у вас, еще не во всем разобрались. Поэтому не судите строго, если что не так скажу. Почти уверен, большевики образумятся и поймут, что им с нами надо быть в союзе. А вот то, что деникинцы нам никогда не будут товарищами, это уж наверняка! Для них единая и неделимая Россия выше всего! Идею всемирной анархии им не понять!.. Так я думаю!..
Закончив, Аршинов спустился в зал.
Махно кивал: верно, мол. Согласен.
– Будем держать фронт против Деникина, – сказал он. – Защитим вольную Гуляйпольщину, землю свободы. А там видно будет, каким боком большевики до нас повернутся. Может, и признают.
– Признав вовк овечку за родну сестречку, – невесело пошутил Лашкевич.
– Ну а шо нам остается? Шо? – Махно начинал сердиться. – Я не бог… Думайте и вы, маршалы мои!
Нестор заметил, что в зале появился Задов, прислонился к стенке. Такая уж теперь была у этого здоровяка профессия: неслышно уходить, неслышно приходить.
– Шо там у тебя, Лёва?
– Був я под Павлоградом, – пробираясь к сцене, еще издали начал свой отчет Лёвка. – Беседував с красноармейцами. Сами мобилизовани, против нас у них ничого нема. Хотя красни таку пропаганду против батьки распалылы и против нас тоже, шо аж волос на голови горыть!.. – Лёвка потормошил своей грязной пятерней буйные пока еще, вьющиеся темные кудри. Нос картошкой, хитрые маленькие глазки, всегда себе на уме. Но батьке предан. Достав из-за пазухи кипу газет, он положил их перед Махно. – Но есть новости и похужее. Атаман Григорьев подняв восстание против большевикив. Перебыв всех своих комиссаров…
И зал разом зашумел. Галдеж поднялся невероятный.
– От это да!..
– А шо йому? У його шесть бронепойиздив! Сила!
– Деникину ворота открыв!.. Шо ж оно буде?
– А тоже назывався батьком! Якый, к свиням, батько? Штабс-капитан, сук-кин сын!..
– То до Петлюры, то до белых, то до красных! Бигае, як дурна собака за хвостом!.
