– Зарубить собак! – закричал Бату-хан диким голосом, взмахнув рукой. Тут же кинулись кереды на немолодого князя, бояр и дружинников, нанося удары. Упала с дивана перепуганная царевна из Картли. Мучительно сжала губы Бортэ. Ее мутило. Но не должно дочери ее отца бояться. Сидела она, прямая, видя, как калечат и убивают людей, как живым еще отрубают ноги и руки, как льется из глубоких ран кровь на ковры персидские и подушки парчовые, как пытается боярин спастись, прикрываясь телом в кольчуге крепкой, как кричат все, стонут и беснуются. Голова князя с глазами открытыми, с разметавшимися по полу кудрями, лежала у стола. Не было на лице ни страха, ни страдания, ни тревоги – только покой. Не оттого ли казалось оно чужим седоусому Игнату, когда подтащили связанного слугу Ярослава за волосы к Бортэ?
– Скачи в Сороцк, – медленно перевела она. – Кланяйся князьям и боярам. Пусть поджидают нас.
За юртой слышались еще вопли избиваемых – тех, кого оставили сторожить дары.
Бортэ откинулась на подушки, чтобы не видел никто, как трясло ее. Мимо прошел Абукан, взглянув на нее зло и насмешливо, свысока. Он упивался убийством и кровью, будто для него принесли сейчас эту жертву. Приоткрыв веки, сквозь ресницы пушистые глядела ханум на него, чувствуя, что не будь здесь отца, девушку постигла бы участь князя Сороцкого.
– Утомилась, сестра? Не проводить ли тебя до юрты? – спросил он с издевкой.
– Помоги Балендухт, – кивнула Бортэ в сторону невестки, куклой безжизненной на полу лежащей, встала, подобрав подол рубахи, чтобы не запачкать ее в крови, подошла тихонько к Джучи и в сторону его отвела.
– Сердце радуется, когда смотрю на тебя, братец. О тебе вздыхают все рабыни в моих юртах. Говорят, что в седле ты держишься Абукана искуснее, лицом ты пригожее, в обхождении с другими ласковее.
– Ой, так ли? – улыбнулся самоуверенно младший сын Бату-хана.
– Печалятся: «Жалко, что женился он рано, да наложниц после свадьбы брать к себе перестал. Иная бы ноги за это целовала мужу. Но не Балендухт!»
– Ты к чему ведешь, Бортэ?
– Нет дыма без огня.
– Сама знаешь, пытки и казнь того ждут, кто к жене или рабыне ханской притронется.
– Едва ли пытками тут обойдется….
– Кто он? Что разузнала ты?
– Балендухт видели рано утром у юрты Абукана. Вот серьга ее – нашла там на ковре, – осторожно протянула сестра брату плоский кусочек металла.
Джучи от гнева изменился в лице и пошел к жене, которую приводили в чувство рабыни. Абукан же беседовал с Бату-ханом, даже не глядя на любовницу свою. Прислужники уже начали выносить тела и отчищать кровь с ковров и подушек. Сартак, все еще с наивностью в глазах узких, с улыбкой безмятежной (как дитя, не горюющее оттого, что кот мышь поймал), обратился к сестре:
– На княжне какой-нибудь меня здесь женят, я слышал.
– Не рано ли? Абукан свободным ходит, а даже меня старше. Люди говорят, красавица хороша, пока не стала женой…
– … а лисица – пока не убил ее, – ответил Сартак, веки прикрыв.
Внутри у Бортэ все похолодело. Заговор, что ли?
– С другой стороны, плохой муж для своей жены всегда герой, – продолжил отрок, на Джучи и Балендухт глядя. – А мне приснилось, что ты молоко пролила – худая примета.
– Пока хан в здравии, будет нам всем счастье.
– Бортэ, хан на спину себе слишком много взвалил. Надорвется, упадет – и все рассыпется. А наследникам тащить это в разные стороны…
– А если одному наследнику? – спросила Бортэ безучастно, отводя в сторону глаза горящие.
