Горлица и лунь - страница 3

– Осторожнее будьте. Волколаки хитры. Раньше жил у Никиты-воеводы Завид, с севера. Никому не говорил, как рабом стал, но трудился упорно, себя не жалел. Один раз пропал. А за амбаром нашли нож, в землю воткнутый. Мы его унесли. Три года не являлся на двор мужик, ведь искали его – не нашли. Догадались все же нож на место воткнуть. Вернулся домой пропавший – в шерсти волчьей! Хотели Завида зарубить топорами, да тот опять через нож перескочил – и был таков. А была у него невеста Милонега. Столько ждала его, столько убивалась, а уж какие молодцы к ней ни сватались! После того, как правду узнала, пошла к венцу с другим. Постель молодым особо стелили – в хлеву. Тихой ночь была – и собаки не лаяли. А с утра оказалось, что мужа и жену волк задрал.

Слуги уже не говорили меж собой об охоте, а прислушивались к рассказу. Людмила, охая от были страшной, помогала Добраве умыться. Владимир прищурился весело, обернулся и сказал:

– То-то кабан сегодня от наших собак ушел. Не иначе как тоже человек, зверем обернувшийся!

Молодежь на поварне так и прыснула со смеху. Положил сердито ложку на стол седоусый, но крепкий слуга князя Ярослава Игнат.

– Не ко времени шутки задумал, да и не по делу. У нас в селе медведица по домам ходила. В одной избе семеро детей было. Спали все. Вошло чудище – на двух лапах. Колыбельную запело чисто бабьим голосом и понесло ребенка меньшого к двери, качая. Отец-мать проснулись, да пошевелиться не смогли от страха ли, от колдовства – не ведомо. Только стал младенец плакать. Положила его тогда в колыбель медведица и убежала, куда глаза глядят.

С чистым лицом села Добрава к столу – так случилось, что возле охотника немолодого – и обратилась к нему:

– Правда ли, что были волколаки раньше князьями нашими?

– Да. Но с приходом слова Божия не страшна стала людям их ворожба, и теперь прячутся последние из них в лесах дремучих.

– Я даже заговор от колдунов таких знаю, – сказала старуха, наливая щей в маленькую миску – для новенькой. – На море, на океане, на острове Буяне, на полой поляне светит месяц на осинов пень, в зелен лес, в широкий дол. Около пня ходит волк мохнатый, на зубах у него весь скот рогатый, а в лес волк не заходит, а в дол волк не забродит. Месяц, месяц – золотые рожки! Заостри мечи наши да топоры наши, направь стрелы в сердце волчье лютое, чтоб упал – не поднялся, а погиб навеки…

В это время спустился на кухню по лесенке князь Даниил. Одни заметили его, встали и поклонились. Другие, словами колдовскими увлеченные, остались сидеть. Нахмурил юный государь брови от речи старухи и прервал ее грозным голосом:

– Полно языком чесать, Малуша. Скоро будут битвы тяжелые, много народу поляжет. Кередов4 и Бату-хана бояться следует, идут прямо сюда несметные полчища.

Все притихли, опасаясь гнева княжеского. Найдя глазами за столом Добраву, Даниил улыбнулся скупо, но, видно, и не мог по-другому.

– Воевода разрешил тебе остаться служить у него на подворье, – и обратился к слугам своим: – Завтра же утром едем в Светлоровск. К первым петухам готовыми будьте.

Как же – завтра! Добрава опустила низко голову, чтобы не увидел никто, как падает слеза в наваристые щи. Неужели не увидит она никогда больше ласкового князя? Утомленная волнениями, за один день пережитыми, не могла она сейчас мысли свои собрать воедино. Понимала девушка только, что нет у нее ни семьи, ни кола ни двора, только послали ей силы неведомые любовь не земную, не небесную. И это отберут теперь? Кто? С иконы лицо с грустными глазами или древние богини, от которых у всех худое и доброе написано на роду? Ну уж нет. Добрава не рабыня. Уйдет она от Никиты в Светлоровск, будь он даже на горе далекой, за которую заходит по вечерам солнце.