– Конечно!
Гордиенко, пряча усмешку, ушел.
– Ну что? – спросил Венька.
– Юрий Митрофанович пригласил меня поужинать.
– Ничего себе, не успел еще отряхнуть московский прах, как уже пошел по бабам! – засмеялся Венька. – Я сразу просек, что он к тебе неровно дышит.
Златопольский как-то загадочно улыбнулся. Честно говоря, я бы с большим удовольствием пошла ужинать с ним, но он меня не приглашал. К тому же предстояла репетиция на сцене, тут вообще не до ужинов. Гордиенко сказал, что покажет мне основные мизансцены, и от этого профессионального слова у меня по спине побежали мурашки.
Ровно через полтора часа я спустилась в холл. Гордиенко уже ждал. Он снова подмигнул мне, взял под руку, и мы направились к выходу. В дверях мы столкнулись с Ларисой, явно возвращавшейся с пляжа. На «мини-бикини» была накинута лиловая сетчатая хламидка, последний писк пляжной моды. Надо бы и мне такую… Выглядела Лариса сногсшибательно.
– Какая красивая! – вырвалось у меня.
– Бесспорно! – ответил Гордиенко. – Но ее беда в том, что она об этом знает.
– А куда мы идем?
– Оскар ждет нас в машине за углом, – таинственным шепотом ответил Гордиенко.
– Юрий Митрофанович, зачем такая таинственность?
– Надо!
Действительно, Оскар ждал нас в сером «рено».
– Полина, вы впервые в Израиле? – с ходу спросил он.
Я даже не сразу сообразила, что это он ко мне обращается.
– А, да, впервые!
– Ой, я вам даже немножко завидую, вы сможете ловить кайф от этой страны.
– А вы его уже не ловите?
– Только иногда. А вообще… Я тут уже двадцать лет, у меня был дом на территориях, своими руками построил, а потом тот кусок земли отдали палестинцам. А теперь хотят еще чего-то отдать, скоро от страны останется носовой платочек, чтобы утирать слезы радости этим сволочам! Хотя вам это ни на фиг не надо знать. Смотрите лучше по сторонам, хотя уже темно и ни черта не видно. Но едем мы в Ришон, там ваше первое выступление.
– Что это – Ришон? – робко спросила я, немного подавленная его агрессивной скорбью.
– Ришон-ле-Цион – с одной стороны город, с другой стороны пригород Тель-Авива. Большой Тель-Авив! Как будто тут есть что-нибудь большое, в этой маленькой стране. Хотя нет, у нас большое сердце, душа и все такое прочее, не бойтесь!
Он вдруг затормозил, выскочил из машины, обнялся с каким-то прохожим.
– Бронечка, на всякий случай предупреждаю, у него дочка три года назад погибла, когда взорвали дискотеку на набережной. Помните?
– Смутно.
– Я вам покажу это место, не так далеко от нашей гостиницы. Там погибли в основном дети из России. Ужасная трагедия.
– Господи, несчастный человек… – содрогнулась я.
– Да уж, врагу не пожелаешь…
Но тут вернулся Оскар:
– Прошу прощения, встретил двоюродного брата, не виделись целый год. Крутишься, как белка в колесе.
Зал показался мне до ужаса громадным, правда, там было совсем темно, даже, я бы сказала, черно. Только сцена была слегка освещена.
– Господа хорошие, вам на все про все сорок минут, – предупредил Оскар.
– Ну, Бронечка, поехали?
Оскар сидел в первом ряду. Меня мутило.
– Броня, бояться нельзя! Значит, так, вы выходите отсюда, справа, так и мне будет удобнее, и вам. Отступать, между прочим, некуда, позади Москва! А впереди, кстати, новая жизнь!
О, как он правильно меня понял! Новая жизнь – магические слова! И я, набравшись наглости, впервые выскочила на сцену. Сказала первые свои реплики и запела. Я пою а капелла все, кроме финальной песни, которая идет под магнитофонную запись оркестровой партии. Но до конца спектакля еще надо дожить. А Юрий Митрофанович вдруг заиграл совсем иначе, чем играл у себя дома. Он все уходил от меня, и мне приходилось бегать за ним и даже подпрыгивать, потому что он намного выше меня, и еще он включил в себе, как я назвала это потом, секс-кнопку, и я мгновенно это ощутила и, как ни дико это звучит, отреагировала. И почти влюбилась в него. Но это я поняла значительно позже, а пока просто «жила в предлагаемых обстоятельствах», но мне уже было хорошо и нестрашно. И вот наконец финальная песня, которую мы поем вместе. И только тут я сообразила, что Гордиенко ни разу не остановил меня, не сделал ни одного замечания, и мы просто сыграли спектакль в черном зале для одного-единственного, но все-таки зрителя. И когда все кончилось, этот зритель захлопал в ладоши, да с таким энтузиазмом!
