Сейчас под плотиной, где сердито бурлила бойкая Кукарка, с глухим вздрагиванием погромыхивали громадные фабрики. На первом плане дымились три доменных печи; из решетчатых железных коробок вечно тянулся черным хвостом густой дым, прорезанный снопами ярких искр и косматыми языками вырывавшегося огня. Рядом стояла черной пастью водяная лесопильня, куда, как живые, ползли со свистом и хрипеньем ряды бревен. Дальше поднимались десятки всевозможных труб и правильными рядами горбились крыши отдельных корпусов, точно броня чудовища, которое железными лапами рвало землю, оглашая воздух на далекое расстояние металлическим лязгом, подавленным визгом вертевшегося железа и сдержанным ворчанием. Рядом с этим царством огня и железа картина широкого пруда с облепившими его домиками и зеленевшего по горам леса невольно манила к себе глаз своим простором, свежестью красок и далекой воздушной перспективой.
Флигелек Прозорова стоял в северном углу сада, куда совсем не хватало солнца. Раиса Павловна вошла в открытую дверь полусгнившей, покосившейся террасы. В первой комнате никого не было, как и в следующей за ней. Эти маленькие комнатки с выцветшими обоями и сборной мебелью показались ей сегодня особенно жалкими и мизерными: на полу оставались следы грязных ног, окна были покрыты пылью, везде царил страшный беспорядок. Откуда-то тянуло затхлой сыростью, точно из погреба. Раиса Павловна поморщилась и презрительно съежила плечи.
«Это какая-то конюшня…» – брезгливо подумала она, заглядывая в следующую узкую полутемную комнату.
Она в нерешительности остановилась в дверях, когда из глубины до ее слуха долетел речитатив Мефистофеля:
Красотка-то немножко устарела…
– Это вы, Виталий Кузьмин, на мой счет упражняетесь? – весело спросила Раиса Павловна, переступая порог.
Старчески-фальшивый голос смолк, и в ответ послышался тихий, с детскими нотками смех.
– Царица Раиса! какими судьбами!.. – заговорил небольшого роста худощавый господин, поднимаясь с прорванного клеенчатого дивана.
– Здравствуйте, великий человек… на малые дела! – развязно отозвалась Раиса Павловна, протягивая руку чудаку-хозяину. – Вы тут что-то такое пели сейчас?
– Да, да… – торопливо заговорил Прозоров, поправляя сбившийся на шее галстук. – Действительно, пел… Узрел сии голубые одежды, сию накладную косу, сие раскрашенное лицо – и запел!
– Если все остроумие заключается у вас сегодня в местоимении сей, то это немного скучно, Виталий Кузьмич.
– Что делать, что делать, голубушка! постарел, поглупел, выдохся… Ничто не вечно под луной!
– Где у вас тут присесть можно? – спрашивала Раиса Павловна, напрасно отыскивая глазами стул.
– А вот, пожалуйте на диван! Располагайтесь. Однако какими это судьбами занесло вас, царица Раиса, в мою берлогу?
– По старой памяти, Виталий Кузьмич… Когда-то и вы писывали стишки для женщины в голубых одеждах.
– О, помню, помню, царица Раиса! Дайте ручку поцеловать… Да, да… Когда-то, давно-давно, Виталий Прозоров не только декламировал вам чужие стихи, но и сам парил для вас. Ха-ха… Получается даже каламбур: парил и парил. Так-с… Вся жизнь состоит из таких каламбуров! Тогда, помните эту весеннюю лунную ночь… мы катались по озеру вдвоем… Как теперь вижу все: пахло сиренями, где-то заливался соловей! вы были молоды, полны сил, и судеб повинуясь закону…
Ты помнишь чудное мгновенье;
Передо мной явилась ты,
