Прямо перед Акимом – он даже охнул – у самого крыльца лежала большая вязанка розог, а рядом стояли две широкие скамьи. Не его одного, стало быть, пороть будут. Перед одной скамьей сторож, и у него в руках треххвостая плеть.
«Плетью – это меня», – подумал Аким точно про другого.
Оглянулся, а поправей немного пристроен помост – на бочках доски, солдатским сукном покрытые.
На помосте этом стояли управитель, Беспалов, другие приказчики и заводский батюшка, отец Варсонофий, в рясе, важный, одной рукой бороду расправляет, а в другой руке крест держит.
«Напутствовать, что ли, кого-нибудь? – подумалось Акиму. И вдруг он весь похолодел, даже плечами передернул. – Неужто для меня это попа привели?»
Власов оставил Акима у скамьи, а сам поднялся по лесенке на помост, и тут только Аким заметил, что и Ковригин там же, позади за другими, – не помер, стало быть, хоть вся голова тряпками обмотана.
Управитель вышел вперед. Аким стоял близко, у самого помоста, и хорошо его разглядел. Гладкие щеки надулись, покраснели, на лбу морщины, – видно, что сердится. Кафтан черный, тонкий. Поднял руку, рука белая, а вокруг руки кружева болтаются. На площади так тихо стало, будто нет никого.
– Заводские люди! – крикнул управитель на всю площадь. – Охулку вы на свой завод положили. Завод наш первый по всей округе. Хозяин, Яков Борисыч, самой государыне ведом. От государыни награждение получил в дворяне его государыня возвела, чин пожаловала. Всем нам от этого почесть. Вам бы благодарствовать ему по гроб жизни, а вы бунтовство учинили. На верного хозяйского слугу злодейским обычаем руку подняли. Как и довести про то хозяину, не ведаю. Сказывайте, кто начинщики? Смутителей лютой казнью казним. А на вас хозяин зла не попомнит.
Управитель остановился и поднял глаза на толпу. И как только он замолчал, опять тишина стала, точно на заутрене, когда хор из церкви выйдет. День тихий, теплый, хоть и без солнца. Рабочие глаз от земли не поднимают. Стоят, словно молятся.
Управитель все смотрел на рабочих. Ждал. И вдруг как закричит:
– Запирательство чините! Нещадно казнить вас буду! Эй, Власов! Обходи ряды, веди сюда каждого десятого. Капрал, вели изготовиться солдатам. Коли кто шум сделает или с места сойдет – стрелять!
Капрал скомандовал:
– Налево кругом! Ружья наизготовку!
Солдаты обернулись к толпе и взяли ружья на прицел.
Но рабочие и тут не шелохнулись.
А на помосте никто не смотрел на площадь.
Беспалов шепнул что-то сторожу. Тот сбегал в контору и принес оттуда короткую скамью. Управитель милостиво кивнул Беспалову и сел.
«Чорт гладкий! – сердито подумал Аким. – Ему и горя мало. Живет, как у Христа за пазухой. Люди на смерть идут, а он и не взглянет».
Аким старался не думать, что с ним самим сейчас будет, и нарочно глаз не отводил от управителя. Как глянешь на него, злоба такая поднимается, что обо всем забудешь. Ишь сидит, точно у себя дома, вынул из кармана табакерку и клетчатый платок, достал понюшку, потянул с большого пальца сперва одной ноздрей, потом другой. Обмахнул платком камзол на груди. Потом точно насторожился, голову поднял, лицо все сморщилось, и он чихнул – громко, смачно, на всю площадь. Беспалов наклонился и что-то пошептал ему, – здравия пожелал, верно. У управителя лицо стало довольное, доброе, точно он не чихнул, а причастие принял.
Акима еще больше разобрала злоба, он чуть не вслух выругался и с досадой отвернулся.
