Он кубарем скатился с лестницы, выскочил из сторожки и, ни на кого не глядя, держась обеими руками за рогульки, со всех ног помчался опять через пустырь к лесу. Только в лесу дух перевел. Благодать в лесу! Сосной пахнет. Тихо так. Только птицы чирикают. Грибов теперь, наверно, после дождей высыпало! Да не до того было Захару. Бежал, торопился, не опоздать бы.
Добежал до полянки – никого. Сел на пенек и стал ждать. Дятел один стучит, а людей – никого. Долго так сидел Захар, слушал. Солнце как раз до той вершины дошло, что тот бродяга показывал. Заходить стало. Зашло. Деревья так и выступили на краю горы. Долго ждал Захар. Темно в лесу, тихо. Птицы смолкли. Сыростью запахло. Захар встал, махнул рукой и побрел назад, шаркая ногами. К заводу пришел, когда уже ворота запирали.
– Чего тебя в ночь-полночь носит? – проворчал сторож.
Захар не ответил и скорей прошмыгнул к Акимовой избе. В окне свет еще был, – стало быть, не спит Аким. Захар поднялся на крылечко, вошел в сени – голоса! Кто это у него?
Захар прошел тихонько сени и заглянул в дверную щелку! Аким стоит у стола, а перед ним – тот, с деревяшкой. «Пришел-таки, – обрадовался Захар. – И как прознал, что я тут живу? Дошлый!»
Он остановился послушать, о чем у них разговор идет.
Аким стоял посреди избы понурившись, волосы на лицо свесились, – верно, не рад гостю.
– Да уж коли разыскал, – говорил Аким, – так, видно, не за добром.
«Знакомый, стало быть», – удивился Захар.
– Для милого дружка семь верст не околица, – нараспев протянул гость.
– Дружба-то наша! Чорт одной веревочкой связал – вся и дружба, – нехотя проговорил Аким.
– Не забыл веревочку, – усмехнулся тот. – Звенит-звенит, а душу не веселит. Тяжеленька. Ну а без меня бы ввек не распилил.
– Говори уж прямо, зачем пришел? – сурово спросил Аким. Довести, что ли, надумал? Мне все одно. И тут не лучше. Та же каторга.
– А хотел бы вольным стать?
– Опять бежать сманиваешь? – Аким покачал головой. – Ну нет. Зря и в тот раз послушал тебя.
– Каторги жалеешь?
– Кабы каторгу отбыл – вольным бы стал, – сказал Аким.
– И теперь станешь. Воля-то сама к вам идет.
– Ты, что ли, мне волю дашь?
– Зачем я? Царь.
– Какой такой царь? – удивился Аким. – Царица у нас – не царь. Да от нее воли не жди. Она, вон, и вольных-то норовит похолопить. Всех нас, у кого бумаг не было, за заводами велела записать на вечные времена.
– Вашей Катеринке не долго царствовать. Муж-то ей руки укоротит. В монастырь ее – грехи замаливать.
Аким беспокойно оглянулся.
– Да ты чего? Ума решился? Какое плетешь!
– А что? Довести хочешь? Я, брат, скорый. Даром что на деревяшке.
Бродяга быстро обернулся к порогу. Вот сейчас откроет дверь и шагнет в сени. Захар кинулся в дальний угол сеней и забился за бочку.
Но дверь не отворилась. Захар посидел немного за бочкой, но ему любопытно было послушать, что они еще скажут, и он опять прокрался к щели.
Аким, весь белый, стоял перед бродягой и держал его за плечо.
– Врешь ты, Иван, – говорил он, дергая бродягу за рукав. – Как это может статься? Ведь помер же он, царь Петр Федорович? В церкви читали…
– Они начитают, долгогривые, – сказал бродяга.
– Так ведь похоронили ж его. Жена его, Катерина, царицей стала. Да скажи ты толком.
– A ты слушай. Чего всполошился? Дай хоть сесть-то. Одна ведь у меня нога казенная-то, ну, а другая своя, отдыху просит.
Бродяга сел на лавку и вытянул обе ноги.
