Настроение было испорчено, она едва досидела до конца занятий и хотела скорее бежать со Степой в гостиницу и там запереться в номере, и даже не ходить на ужин, вообще носа никуда не показывать. Степану, честно говоря, тоже хотелось припустить бегом из этого классного помещения, но, сохраняя достоинство, он не торопясь собирался, пытаясь непринужденно болтать и быть любезным для окружающих.
Маша ждала его уже около пяти минут, когда пришла девушка с рецепции и пригласила Степана в кабинет к мсье Франциску Бенаму, который с ее слов ждал его уже сейчас, и она пришла с намерением проводить мсье Степана Савраскина к мсье Франциску Бенаму. Маша вся впилась взглядом в эту женщину, пытаясь понять, что нужно им всем от Степы и почему их не оставят в покое. Она чувствовала на душе что-то тяжелое, но что можно было сделать?! Маша только спросила у дежурной, как та думает, надолго мсье Франциск вызывает Степана и стоит ли ей его ждать, на что последовал неопределенный ответ, но как было сказано, мсье Франциск обычно не проводит встречи за пять минут и Машеньке лучше идти, поскольку все классы сейчас будут закрыты. Маша и Степан обменялись только им понятными взглядами, и Степу повели к Франциску, а Машенька пошла домой одна.
У мсье Франциска Бенаму были красивый просторный кабинет на третьем этаже офисного здания, большая приемная, увешанная рисунками детей сотрудников, благодарственными письмами и грамотами. Тут же стояли кубки за разные места на спортивных состязаниях, в приемной играла негромкая музыка, так что вообще не было слышно, что делается в кабинете у шефа. Минут сорок Савраскин ждал, все надеясь, что вот сейчас из кабинета кто-нибудь выйдет и пригласят его, Степу. Но так никто и не вышел, а только мсье Бенаму строгим голосом произнес в селектор своему секретарю – совершенно замученной, безразличной к внешнему миру девушке, едва не падающей из-за своего стола, что мсье Савраскин может заходить. Что-то пискнуло, возле двери зажегся вместо красненького зелененький огонек, и Степан ступил на порог кабинета, где еще пару дней назад мечтал оказаться, надеясь на особенные свои успехи, а сейчас заходил с почти безнадежностью, думая, что его неисполнение совета уехать самому привело к такому продолжению и что сейчас неизвестно что случится. Но унижаться Степан не собирался и заходил, по возможности, сурово глядя себе под ноги, стараясь избегать любых заискивающих или извиняющихся жестов и готовясь к сопротивлению. Степан вошел, и первые две минуты шеф не изволил вообще его замечать, а, отвернувшись от двери, говорил с кем-то по телефону. Степа подумал, что унизительно вот так стоять в дверях, да еще после того, как сорок минут просидел в приемной, и надо бы сделать несколько уверенных шагов и самому усесться в одно из кресел – это был бы поступок сильный и независимый, но духу не хватало, и Степа молча стоял, набычив физиономию, в ожидании дальнейших приглашений.
Мсье Франциск положил телефон, еще секунд десять-пятнадцать подождал, перебирая какие-то бумажки, и, наконец, повернулся к Степану и указал ему на одно из кресел.
– Мсье Савраскин, я не забыл о вашем возмутительном поведении вчера и о полном отсутствии вашего прилежания еще до вчерашнего дня включительно. Но сегодня ваше рвение к занятиям, со слов мадам Джессики, уже может давать надежду, и я отношу это к похвальным для вас обстоятельствам. Возможно, наш вчерашний разговор не прошел для вас даром и вы сделали какие-то выводы по поводу моей критики. Надеюсь, она не показалась вам несправедливой?.. Я хотел бы услышать ваш ответ на свой вопрос, мсье Савраскин!
