* * *
Утро еще продолжалось, когда Стэфан добрался до деревни. Это была даже не деревня, а небольшой сторожевой пост возле дороги, обнесенный частоколом, возле которого разместилось несколько домиков. Над крышей самого большего дома, стоящего немного на отшибе, чуть раньше, чем начиналась сама деревня, была прибита огромная деревянная ложка – так обозначались трактиры. Стэфан постоял немного, пока пастух с тремя лохматыми собаками прогнал деревенское стадо, и даже обратился к пастуху с вежливым вопросом о том, как называется это местечко, и правильно ли он понимает, что впереди – трактир. Но пастух, окинув Стэфана безразличным взглядом, никак не отреагировал на его обращение. Он молча прошел мимо, посвистывая и постукивая себя хлыстиком по голенищу сапога, и даже гнал свое стадо так, как будто Стэфана вообще не существовало на пути его коров. Коровы, конечно, мирные животные, и не так опасно оказаться на пути лениво двигающегося деревенского стада, как, например, на пути диких лошадей. Просто пришлось стоять, иногда отходя на шаг вперед или назад, когда какое-нибудь тупое животное останавливалось, упираясь в Стэфана, и не понимало, что можно его обойти. Пастух, как подумалось Стэфану, был явно не в себе, а возможно, еще и глухой, ведь в пастухи часто подаются люди, больше ни к чему не годные из-за какого-нибудь природного недостатка.
Стадо прошло, оставив после себя множество рытвин и коровьих лепешек. Стефан подошел к двери трактира, вошел и, сделав несколько шагов, сел за первый попавшийся стол возле стены. Все тело благодарно ныло, впитывая в себя отдых. У Стэфана были деньги, и, прикрыв глаза, он ждал, когда к нему подойдет хозяин, чтобы спросить у него комнату, где можно помыться, починить одежду, выспаться на кровати, показать свои руку, ребра и пальцы местному лекарю. Но сначала он хотел поесть чего-нибудь, не требовавшего усердного пережевывания. Он сидел и мечтал об огромной яичнице, на целую сковороду, и вместительной кружке пива, которое придало бы ему сил и отогнало невеселые мысли. Так продолжалось долго, он начал уже дремать и, удивившись про себя, что к нему никто не подходит, приоткрыл глаза: трактирщик стоял за стойкой и, глядя на Стэфана, о чем-то шептался со своей женой. Они оба выглядели испуганно, позади выглядывали такие же испуганные, но еще и любопытные мордашки трех чумазых детишек – двух мальчиков и девочки. Дети были в одинаковых оборванных рубахах, почти до пола, их соломенные волосы были грязны и лохматы, а в руках каждый ребенок держал по хорошему куску хлеба с солью, но ни один не ел. Все молча смотрели на Стэфана. Трактирщик, увидев, что посетитель открыл глаза, вышел из-за своей стойки и, приблизившись на пару шагов, заложил руки за пояс, сделал насколько мог грозное лицо и произнес:
– Говнюкам не место в нашей деревне! Мы не можем ничего тебе дать, и если ты немедленно не уйдешь, я позову на помощь людей, чтобы выкинуть тебя из моего дома!
Стэфан не мог понять, что происходит, и молчал, изо всех сил собираясь с мыслями. Его язык отказывался произносить слова, да и было непонятно, какие нужно произносить слова в таком положении! Тут повисла пауза, которую прервала трактирщица.
– Тебе что, непонятно, оборванец? Здесь ничего не дают Говнюкам, даже Говнюкам с разбитыми рожами и перебитыми лапками здесь все равно нечего искать жалости! Мой муж сказал тебе, чтобы ты убирался, так вставай с нашей лавки и убирайся! Мы не собираемся нарушать закон из-за оборванных Говнюков, даже если этот Говнюк выглядит так, как будто когда-то был охотником! Что ты таращишь на нас свои глазищи, наверное, хочешь рассказать, как тебе досталось от Уродов, и думаешь, что мы пожалеем тебя! У нас нет жалости к Говнюкам!
