– В чем дело?
– Можно войти? Дело серьезное, господин лейтенант.
– Хотите записаться на прием? Тогда следуйте процедуре.
Не одни кадеты подражали лейтенанту Гамбоа: упомянув правила, Уарина постарался встать точно так же, как он. Но кого обманешь, если у тебя маленькие ладошки, нелепые усы, а на носу болтается какая-то черная крошка?
– О том, что я собираюсь сообщить, никто не должен знать, господин лейтенант. Это очень важно.
Лейтенант отодвинулся от двери, Раб зашел. Постель была смята. Рабу на ум пришли монастырские кельи: они, наверное, похожи на эту комнату – голые, темные, немного зловещие. На полу стояла полная пепельница, один окурок дымился.
– Так в чем дело? – нетерпеливо повторил Уарина.
– Это насчет стекла.
– Фамилия, взвод, – быстро проговорил лейтенант.
– Кадет Рикардо Арана, пятый курс, первый взвод.
– Что насчет стекла?
Теперь струсил язык: он отказывался шевелиться, высох, стал похож на шершавый камень. Значит, так работает страх? Круг поизмывался над ним вдоволь: хуже всех, если не считать Ягуара, был Кава – отбирал сигареты, однажды помочился на него, пока он спал. В каком-то смысле он имел право на донос: в училище все уважали месть. И все же на душе скребли кошки. «Я предам не Круг, – подумалось ему, – а весь курс, всех кадетов».
– Ну, так что? – раздраженно сказал Уарина. – Вы пришли пялиться на меня? Давно не видели?
– Это был Кава, – выпалил Раб и опустил глаза: – Можно мне будет в увольнение в субботу?
– Что? – лейтенант не понял. Еще оставалось время наплести чего-нибудь и сбежать.
– Кава разбил стекло, – сказал Раб, – и выкрал вопросы по химии. Я видел, как он бежал к учебному корпусу. Нас отпустят в увольнение?
– Нет, – сказал лейтенант. – Посмотрим. Сперва повторите.
Лицо Уарины сильнее округлилось, на щеках, у уголков губ, возникли подрагивающие складки. Выглядел он довольным. Раб успокоился. Училище, увольнение, будущее перестали его волновать. Он мысленно отметил, что благодарности Уарина не выказывает. Но этого и следовало ожидать – в конце концов, они из разных миров, и лейтенант его, скорее, презирает.
– Пишите, – сказал Уарина. – Прямо сейчас. Вот вам бумага и карандаш.
– Что писать, господин лейтенант?
– Я продиктую. «Я видел, как кадет – как его, говорите? – Кава из такого-то взвода в такой-то день в такой-то час проник в учебный корпус, чтобы неправомерно завладеть заданиями по химии». Понятно пишите. «Делаю настоящее заявление по просьбе лейтенанта Ремихио Уарины, который раскрыл преступление и факт моего участия…»
– Господин лейтенант, я не…
– «…моего невольного участия в нем в качестве свидетеля». Напишите свою фамилию печатными буквами. Крупно.
– Я не видел кражи, господин лейтенант, – сказал Раб, – я только видел, как он бежит к классам. Я четыре недели не был в увольнении, господин лейтенант.
– Не переживайте. Я всем займусь. Не бойтесь.
– Я не боюсь, – выкрикнул Раб. Лейтенант изумленно вскинулся: – Я четыре недели не был в городе, господин лейтенант. В субботу будет пять.
Уарина кивнул.
– Подпишите. Сегодня даю вам разрешение выйти в город после занятий. До одиннадцати.
Раб подписал. Лейтенант лихорадочно забегал глазами по строчкам, зашевелил губами.
– Что ему за это будет? – спросил Раб. Вопрос был идиотский, он и сам это знал, но нужно было что-то сказать. Лейтенант осторожно держал листок кончиками пальцев, чтобы не смять.
