Вечером того же дня папа спешно покидал свои вещи и вещи Леши по сумкам, особо не разбирая, что берет. И утащил Лешу из их большой квартиры на Патриарших, чтобы больше никогда туда не возвращаться.
Дальше была новая череда исчезновений – сначала то небольшое количество вещей, что они взяли с собой, пропало. Леше удалось спасти только гирлянду и черного плюшевого пса с глазами-бусинами, которого папа когда-то привез из очередной командировки.
Потом исчезли нормальные квартиры. С каждым переездом они становились все теснее и грязнее. А когда исчезли и деньги, вместо квартир были теперь теплотрассы, подвалы и вокзал.
Лишь однажды им с папой повезло по-настоящему – нашелся добрый старик, что приютил их. У Леши снова были хорошая одежда, еда, горячая вода и собственное теплое место для сна. У старика даже была собственная библиотека – он рассказывал Леше про разных писателей, Леша стал зачитываться книгами. Вместе со стариком он научился искать хорошие вещи в баках, выменивать их у дворников на что-нибудь еще более интересное. Старик даже помог папе найти подработку. Но долго папа не продержался – снова запил. И добрый старик тоже исчез.
В этой бесконечной череде изменений Лешу радовало лишь одно исчезновение. Брат тоже пропал. Как-то раз Леша вдруг понял, что не видел его с момента, как они уехали из старой квартиры. Первое время Леша боялся, что это ненадолго, что Брат скоро его найдет, как всегда находил в квартире. Но время шло, а он не появлялся.
Появилось другое. Сразу, как им пришлось уйти от доброго старика из-за папы. И забиться в очередной вонючий угол.
Когда Леша впервые понял, что видит перед собой то, что он только что выдумал, он испугался. Они с папой только что перебрались на чердак пятиэтажки, куда папа незаметно проник, на удивление ловко справившись с новеньким замком. Папа был зол: он очень некрасиво поругался с добрым стариком. С ходу папа выпил все прихваченные с собой запасы алкоголя – полбутылки какой-то мутной жижи, две банки пива, а потом завалился спать между фанерных стенок, отгораживавших на чердаке угол, где хранился песок для тушения пожара. Леша отсел подальше, чтобы не слышать папиного храпа и полубредового бормотания. Зажег свечи, которые нашел тут же, среди забытого на чердаке барахла. Электричества в их новом убежище не было. Леша закрыл дверь в «комнату» папы. Поправил на голове гирлянду, которую снимал, только чтобы помыть голову или расчесаться. Ему казалось, что если он снимет ее насовсем, то навсегда закроет дверь в свое, как теперь казалось, абсолютно счастливое прошлое. А этого совсем не хотелось, ведь терпеть неприглядное настоящее тогда не будет никаких сил. Леша положил на колени мягкую игрушку, уже изрядно замызгавшуюся, и уткнулся в книгу – единственную, которую успел захватить из теплого освещенного убежища. «Повелитель мух» Голдинга. Пейзажи острова и окружавшего его моря, прописанные с такой любовной точностью, уносили Лешу далеко-далеко. Он представлял себе «берег, что был весь опушен пальмами. Они стояли, клонились, никли в лучах, а зеленое оперенье висело в стофутовой выси. Под ними росла жесткая трава, вспученная вывороченными корнями, валялись гнилые кокосы и то тут, то там пробивались новорожденные ростки. Сзади была тьма леса и светлый проем просеки».
Он представлял себе, что он, как Ральф, «замер и, щурясь, смотрел на сверкающую воду. Там, наверное, в расстоянии мили лохматилась у кораллового рифа белая кипень прибоя и дальше темной синью стлалось открытое море». Он видел это настолько четко, настолько погрузился в ощущение спокойного летнего зноя, что, когда над головой посветлело и он, оторвав голову от книги, увидел бирюзовое небо сквозь пальмовые листья, сперва ничего не понял. А вдруг поняв, закричал. Наваждение тут же пропало – над головой снова были перекрытия крыши, едва различимые в отблесках свеч. Но Леша не мог успокоиться, его будто обдало кипятком. Он уронил книгу, вскочил на ноги.
