Дальние родственники помогать отказались: они выяснили, что положение мое, можно сказать, аховое, что те деньги, которые я униженно у них просила, могут к ним никогда не вернуться, и тут же прикинулись болезненными пенсионерами. «Ты уж там как-нибудь сама. Ну ты же взрослый человек!»
И вот, любуясь темными волнами, которые Босфор неспешно катил вдоль пролива, я незаметно для себя пришла к мысли, что моя жизнь сложилась откровенно неправильно: каким-то странным образом к 40 годам я не имею никакой опоры под ногами, кроме некоторой известности в актерских кругах, которой, понятное дело, не прокормишься. У меня, правда, ещё оставались амбиции, привлекательная славянская внешность и разнообразные, мешающие спать по ночам, мысли в голове. Но все же я была сама по себе. И факт моего одиночества был так же неоспорим и глубок, как факт наличия над моей головой лазурного Стамбульского неба, совершенно равнодушного к иностранной актрисе, скорбно проедающей последние сто лир в респектабельных хоромах Этилера.
Буквально за неделю до начала пандемии, я сделала ноги из Израиля, где пару месяцев играла в незамысловатой антрепризе с другими русскоговорящими актерами.
Прибыв в Стамбул, поначалу я ещё хорохорилась, подозревая мировое политическое сообщество в заговоре против нас, простых людей. В душе же я надеялась, что весь этот ужас скоро развеется, как туман, кое-какие деньжата поступят на мой счет, меня пригласят в какой-то проект, и я снова стану свободна в своих действиях, как стамбульская чайка.
Но время шло. День за днём, капля за каплей таяли мои надежды, безделье сводило с ума, малые крохи сбережений заканчивались. Мировое сообщение закрылось, в Москву было возвращаться и вовсе не за чем, так как все киношные проекты отложились на неизвестный срок. И даже этот неприличный суд, который должен был состояться в Стамбуле, и явился одной из причин моего стремления попасть на Турецкую землю, суд между мной и моим бывшим, скажем так, другом, когда-то очень известным турецким актёром, закрыли и поставили в лист ожидания.
К тому же я выяснила неприятный для себя факт, который так же не добавил моему состоянию оптимизма. Большинство запертых по всему миру людей имели семьи и какое-то пристанище. Даже мой бывший, так сказать, близкий знакомец обзавёлся карантинной женой. Кошки и те собирались компаниями и громко требовали жратвы от обитателей стамбульских переулков. И только я была одинока, русская актриса 40 лет от роду, собственноручно заключившая себя под арест в древнем, опустевшем теперь Константинополе.
Правда, оставались еще московские подруги. Те старались помочь изо всех сил, отправляя онлайн нехитрые пожертвования заблудшей душе; старались хотя бы поддержать словом, и за это я была им безмерно благодарна. Но по ночам я, не в силах заснуть, таращилась в окно, наблюдая, как внизу серебрятся волны Босфора, освященные Луной, и так и эдак прикидывая для себя последующее развитие событий.
Надо сказать, что я и в страшном сне предположить не могла, что на пороге пятого десятка окажусь в таком незавидном, шатком положении. И я бы окончательно впала в тяжёлое сумеречное состояние, если бы не он. Мой адвокат.
Людям пожившим, умудренным опытом, хорошо известен факт возникновения зависимой привязанности, когда несчастный, стоя на краю бездны, лишённый крова и родины, всей душой влюбляется в человека, бескорыстно протянувшего ему руку помощи. В кого угодно: доктора, воина-освободителя, пожарного, справедливого следователя прокуратуры. Милосердие подкупает, загоняя жертву в безвыходную психологическую ловушку. Я и сама это прекрасно знала. Милосердие, бескорыстное участие стоит дороже самых смазливых экранных физиономий, самых интеллектуальных бесед. Оно покоряет и влюбляет без остатка. Несчастный в ужасе катится вниз, кажется, осталось совсем немного до последнего смертельного кульбита, и вот тут появляется он, мужественный и смелый помощник, тормозит летящего в пропасть, хватает за шиворот и возвращает на землю грешную.
