У одного из входов находились погибающие люди…
Я отделяюсь от нашей группы и начинаю ходить по скверу, фотографировать ямы от упавшей, как потом выяснилось, кассетной бомбы, ободранные деревья, не принимавшие вообще ничью сторону и не имеющие отношения к конфликту – и тем не менее также страдающие. Ополчение оцепило парк, в котором несколько сотен человеческих глаз, не верящих увиденной картине.
Факт в том, что был дан приказ бомбить центр города, невзирая на последствия. В сквере располагается детская площадка, и только чудом там никого не оказалось и не пострадали ни дети, ни их родители. И чего они добились этим? Если это было покушение на Болотова, то цели своей пилоты не достигли, а только разожгли ненависть жителей города к новой киевской власти.
Ополченцы выдавливали всех зевак из парка, потому что в землю зарылись снаряды и могли сдетонировать в любой момент. Тогда жертвы исчислялись бы сотнями. Отойдя к домам напротив администрации, я набрал моего друга Костика. Он оказался недалеко и пообещал подойти. После встречи мы укрылись во дворах. Истребитель, как коршун, не унимался, не хотел улетать, делал новые заходы над центром города. Угроза нового удара продолжала сохраняться. С нами стояли десятки людей, все на эмоциях, все в состоянии шока. Некоторые не сдерживали слез. Другие матом крыли новую киевскую власть. Второго июня многие луганчане своими глазами видели, как самолет сбрасывал бомбы. После этого отпадало большинство вопросов. Однако нашлись и такие, которые одобрили бомбежку. Они называют себя патриотами.
Мы с Костиком закурили. Подошел мужик и показал металлические осколки от бомб, я сфотографировал.
– Сволочи! – сказал он. – Я бы посмотрел, как они отреагировали, если бы Киев бомбили. А мы бы радовались, радовались…
– Ничего мы бы не радовались, – ответил Костик. – Мы же не они.
Укрывшись во дворах, мы ждали еще снарядов. Но их не последовало. Ведь эта бомбежка – первая и пробная. Теперь демократическая европейская власть Украины будет с трясущимися ляжками ждать реакции России. А Россия в очередной раз ограничится дипломатической нотой МИДа и праведным возмущением. Мы же продолжим жить в неопределенности и страхе.
Позже стало известно, что от авиаудара практически сразу погибло восемь человек. Среди них был Сан Саныч Гизай, выдающийся человек, занимавшийся раскопками и перезахоронениями солдат Великой Отечественной. Мой отец знал его. Они оба были пограничниками, только мой батя служил на Дальнем Востоке, а Гизай был «афганцем». Много лет подряд отец фотографировался с ним на День пограничника 28 мая, у него целая подборка довольно однотипных фоток разных лет. Гизая он очень уважал. После его гибели папа рассказал, что Сан Саныч предчувствовал что-то плохое, сильно похудел. На последнем для него Дне пограничника Гизай сказал:
– Я, наверное, уже все…
Что это значило? Усталость от работы или предчувствие беды? Я не раз слышал истории о том, как люди за некоторое время до своей смерти предчувствовали ее и сами говорили об этом. Так было с несколькими моими знакомыми.
В моей душе в этот черный день произошло опустошение. Смерть находилась не так далеко, как раньше. Она летала рядом, широко раскрывая свои клещи: люди гибли каждый день, знакомые и незнакомые. И не хотелось думать о том, что это только начало, что будет больше жертв, больше крови.
