Город уходит в тень - страница 21



Как-то все сейчас вспоминается как сплошь радость и солнце, хотя на самом деле все было не так. Занятия, занятия, экзамены, ни одного выходного за шесть лет – оркестр. И все-таки учителя почти все были свои. В смысле друзья. Не было особых строгостей. Не было понукания. Задавали – выполняли.

Самоотверженные люди. Да, у меня шесть лет не было выходных, так и у Дим Димыча, нашего руководителя, их тоже не было.

И у нас работала прекрасный преподаватель музлитературы и теории музыки. На уроках выяснилось, что я без подготовки умею подбирать любую мелодию. И что, в общем, умею писать диктанты и разбираться в премудростях гармонии.

Странно, что я, в то время легкомысленная лентяйка, завсегдатай музеев, библиотек, кинотеатров и зоопарка, не желавшая учиться вообще и в частности и в то время уже охладевшая к скрипке, полюбила разбираться в тонкостях трезвучий, интервалов, септаккордов, больших и малых, мажорных и минорных, увеличенных и уменьшенных…

Спроси меня сейчас – ничегошеньки не помню. Разве что ноты и трезвучия. Интервалы тоже помню. Септаккорды – увы… И, конечно, музлитература. За что я безмерно благодарна педагогам. Открывшим мне Баха и Бетховена. И даже Прокофьева, хотя сначала я никак не могла его услышать. А потом услышала. И это своего рода чудо.

На почве теории музыки мы подружились с Фридой Хойкер. Фрида была моей одноклассницей в сорок третьей школе и тоже училась в музыкальной школе имени Садыкова, только по классу фоно. Жила она вместе с родителями и бабушкой в частном доме. Во дворе дома был еще один, где жили ее дядя с женой, носившей удивительное для Ташкента имя Паола.

В последнее время в памяти так ясно возникает этот залитый солнцем двор и мы с Фридой. Сидим с учебниками, зубрим, готовимся к выпускному экзамену.

– Ну, давай еще раз… Септаккорд…

– А теперь квартсептаккорд…

– И доминантовый квинтсептаккорд…

Что только не умещалось в наших головах? Просто диву даешься.

Но помнили же! И действительно знали!

Я просто поселилась в доме Фриды: прерывались мы только на обед. Бабушка готовила так, как могут готовить только еврейские бабушки, скорее всего тоже украинского происхождения.

Как-то в воскресенье мы, окончательно ошалев от зубрежки, упросили дядю Фриды повезти нас на Комсомольское озеро. И уж там порезвились вдоволь.

Несмотря на учебу, несмотря на экзамены, так хорошо было сидеть на весеннем солнце, в тысячный раз повторять септаккорды, знать, что шесть лет музыки заканчиваются…

А потом был выпускной. Настоящий.

Почему-то мы с него удрали. Побежали в обсерваторию, где всегда был оазис прохлады, зелени и цветов, нагло и открыто ободрали клумбу с большими розами сорта «президент», розовато-желтыми, вернулись в школу и подарили ворованый букет Мине Борисовне Шамшидовой, нашему самому любимому педагогу, имя которой я всегда вспоминаю с благоговейным уважением. После чего с сознанием исполненного долга налопались стоявшей на столах черешни. Тоже розовато-желтой.

Эх, бедный Дим Димыч Тарасевич, распался его оркестр, пришлось новых собирать. Мы были первым выпуском.

Потом было мое поступление на вечернее отделение училища имени Хамзы, как можете себе представить, на теорфак, который я не закончила, погнавшись за высшим образованием. Несмотря на все сетования мамы, оно, может, к лучшему. Это тогда детей из приличных семей полагалось учить музыке. А сейчас – сомнительно. Нас и иностранные языки неплохо кормят, а в девяностые так вообще спасли. С другой профессией мне вообще бы тяжко пришлось.