Кому могло прийти в голову, что из своеобразного, необыкновенного, сказочного, экзотического города слепят вот это «дорого-бахато», с уничтоженными озерами, изувеченными парками (как вспомню парк Тельмана с пенопластовыми колоннами у входа и изуродованной лестницей), убитым Сквером, снесенными домами, памятниками и скульптурами? Одни пошлые пластмассовые олени чего стоят! И изломанные световые фигуры на тротуарах. Разве могли быть в прежнем Ташкенте красные фонари на улицах?! Думаю, те, кто разрешал их ставить, просто не знают, где именно вешали красные фонари…
Еще и сокрушаются, что туристов мало. Кому нужен бездарный новодел, который не выдержит мало-мальски сильного землетрясения? Или надеются, что за последующие сто лет кто-нибудь умрет, либо ишак, либо эмир, и сажать будет некого?
Разве представляли те, кто радовался уходу «оккупантов и агрессоров», что ИХ улицы будут уничтожать, ИХ дома будут сносить, выгоняя хозяев, ИХ холодильники будут официально проверять, да еще с комиссией?
Конечно, воровали и тогда. Но такие масштабы тем ворам не то что не снились, а даже в голову не приходили.
Как не приходила в голову и возможность сноса. Возможность вырубки. Возможность уничтожения. Возможность убийства. Особенно Сквера.
Не знаю, читали ли вы Шарля Де Костера. Роман о Тиле Уленшпигеле. Клааса, отца Тиля, сожгли на костре по обвинению в ереси – тогда Бельгия и Нидерланды звались Фландрией, которая находилась под властью испанского короля и католической церкви. Тиль носил на шее мешочек с пеплом отца и повторял: «Пепел Клааса стучит в мое сердце».
Что-то в этом роде я испытываю при воспоминании о Сквере. Самые отвратительные беззакония не вызывают во мне таких гнева и скорби, не дающих мне спокойно жить.
Сколько бы ни прошло лет.
Пепел убитого Сквера стучит в мое сердце.
Я ездила в Ташкент три года подряд. Это когда ностальгия стала нестерпимой.
Ташкент чужой. Свои только люди. Они по-прежнему добры, гостеприимны, душевны – словом, такие, какими никогда не станут люди ни в одной части света (об остальных странах Средней Азии я не говорю, очень мало сталкивалась).
А город чужой. Мне не хочется гулять по чужому городу. Я и не гуляла. Встречалась с друзьями и снова страдала, только не от ностальгии. От обиды. Я понимаю, что города должны меняться. Но не так. Не так варварски. В голове то и дело всплывало слово «беспредел». Но друзья… друзья остались прежними. Некое родство душ, объединяющее ташкентцев, не умерло. Пока не умерло.
Когда-то я каждый год ездила из Москвы в Ташкент. Никуда больше. Ни на какие курорты. Только в Ташкент. И приезжая, я неизменно погружалась в то, что называется счастьем. Вот просто счастье быть в родном городе. Там свое, здесь – чужое. Этот привкус чужого не исчез до сих пор. Но появился и по отношению к Ташкенту.
Моральный бомж.
Это теперь я.
Бомжом быть плохо, даже моральным.
Но в последний приезд мне повезло.
Очень странно повезло.
Зухре понадобились новые занавески. Поэтому она привычно собралась на Чорсу (ох, не дай бог перестроят и переделают, уже грозятся, а это единственный оставшийся островок, подобие чего-то прежнего).
На второй неделе октября погода испортилась. Было воскресенье, шел мелкий дождь, мрачно, пасмурно. Зухра побоялась, что не найдет места для стоянки, и мы взяли такси.
В отличие от меня Зухра топографическим кретинизмом не страдает. Поэтому мы ехали какими-то огородами (о, этот асфальт, то есть не асфальт, а что-то вроде, это даже не вздыбившаяся собянинская плитка, это нечто!).
