После долгих раздумий он решил, что это южное дерево саксаул. Когда-то Михаэль Гвоздовский боролся с бандами басмачей в средней Азии. Он был юн, бесстрашен и беспощаден. Не жалел ни себя, ни других. И однажды, преодолевая на лошади бескрайнюю пустыню Кызылкум, в которой разыгралась песчаная буря, случайно проглотил крохотное семечко саксаула, которое принес откуда-то сильный порыв ветра. Потом это семечко долго таилось в глубинах его молодого организма, никак не проявляя себя, а вот сейчас – в мирной и спокойной жизни – неожиданно проросло.
Михаэль лежал на просторной кровати, худой и бледный, с потухшим взором и всем посещающим его официальным лицам говорил, что он очень грешен. Что скоро он превратится в настоящее дерево и пустит корни, но перед этим он хотел бы покаяться за свои грехи. Хотел бы исповедоваться и причаститься, как все нормальные люди. Но вот беда – во всей округе его бывшие сослуживцы, сколько ни старались, не могли сыскать ни одного священника. Все церкви давно были закрыты, алтари разрушены, а кресты с церковных маковок спилены и переплавлены на высоковольтные провода.
Больной революционер стал уверять товарищей по партии, что умирать без покаяния ему страшно. Порой он даже плакал от беспомощности, но все его просьбы воспринимались, как безумный бред обреченного на смерть человека, и сочувствия не вызывали. Вместо этого хозяйственные руководители района спешно закупали в маленьких местных магазинах яркий ситцевый кумач и траурные ленты…
Но каково же было изумление жителей Красновятска, когда случайно от высокого начальства они узнали, что никаких похорон, оказывается, не будет. Что тело героя революции чудесным образом превратилось в юное дерево, для которого уже строиться новая просторная оранжерея.
Вместе вся семья Киреевых собралась только после войны, в сорок восьмом году. Приехал из Немды Илья с сыном подполковником, из Сурека – Николай, плешивый и бездетный, из Астрахани – Мария с двумя детьми. Александра в то время еще была жива, только передвигалась уже плохо и говорила шепотом. А когда ее стали фотографировать на память, она закрыла лицо сухими коричневатыми руками и сказала на удивление внятно, что снимать себя в таком виде не позволит, она всю жизнь красивой была, как верба, пусть такой ее дети и запомнят…
После обеда все вместе пошли на кладбище, долго стояли там у родных могил, под громадными кронами берез, которые вольно шелестели над их головами. Помянули добрым словом Павла, Ивана, Анфису и Марфу.
Мать Александра, которую в первый раз привезли сюда на машине, долго плакала возле родных могил, говорила, что скоро и она сюда переберется. Глядя на мать, заплакала Мария, за Марией – Илья, за Ильей – Николай. И было в этом плаче что-то трогательное и очистительное, освобождающее от гнета вины перед всеми ушедшими в мир иной…
На пути от кладбища к дому говорили мало, зато дома на веранде просидели до звезд. Илья рассказал о своем старшем сыне, который стал летчиком и сейчас испытывает новые реактивные самолеты. Мария представила всем своего нового мужа, с которым она встретилась незадолго до войны. Рассказа о том, что вместе они закончили один педагогический институт и два года преподавали в Магадане, чтобы накопить денег на автомашину марки «Победа».
Только Николай в этот вечер молчал. Ему не хотелось рассказывать о тяжелых годах за колючей проволокой. О том, как в сорок втором его неожиданно освободили и направили на фронт. Как он служил в артиллерии, лечил лошадей и дошел с боями до Кенигсберга, где встретил весть о капитуляции Германии…
