Вела тоже смотрела на вертолёт. Глаза её темнели.
– Эти люди… Они что-то хотят от нас?
– Хотят. Хотят, чтобы мы им помогли.
– В чем?
– Тоже, наверное, пытаются что-то понять. Только по своему, на свой лад.
– Ага… понять. Победить. Подчинить себе. Обмануть, использовать.
– Да. Ты права.
– Что натворили они… за двадцать лет. И сейчас… Сколько войск брошено сюда, к Кайме. Патрули, машины, вертолёты… ракеты, наверное. Что они делают все? Во что они превратили это? И себя. И нас.
– Пытаются остановить то, что сами привели в движенье. Потом попытаются уничтожить. Уже пытались.
– Неужели они до сих пор ни о чем не догадываются? Хотя бы краем сознанья, интуицией. Что это может само уничтожить всех. Всё. В один миг. В долю мига.
– Нет, Вела. Не может, – слегка сжал я её подрагивающие пальцы, которые никак не хотели согреваться в моих ладонях, – Там, за Каймой – наверное, все-таки, морформ. Только не такой, какого мы ждали. Спровоцированный идиотическими действиями и, конечно, взрывом. Искаженный до абсурда, опасный для всех. Но всё же… Какое-то отпечатленье морформа. След Вершинного разума. А Вершинный разум не способен к уничтожению.
– Даже явного зла?
– Даже зла. Потому он – Вершинный. Это его минус. Но этот минус важней и сильней всех плюсов вместе взятых. Всё должно быть совсем по-другому. Будет ли? Я, кажется, начинаю чуть-чуть понимать.
Вела, нервно всхлипнула-вздохнула, высвободила свою руку из моих ладоней.
– Но я-то – не Вершинный разум. Я-то ничего, слава Богу, не понимаю. И я могу их… не любить, имею право. Это из-за них всё. Что они делают здесь? Почему я должна им подчиняться?
Вела распрямилась глубинным смутным напряжением. Зубы её стиснулись, лицо застыло, в глазах мелькнуло остро-желтое, нешуточное.
Она, не мигая, смотрела через открытое окно на вертолёт.
Из дверцы в вертолётном брюхе вдруг выскочили двое солдат, в большом беспокойстве стали озираться, потирая виски.
Вслед за тем из пилотской кабины послышался слабый треск, что-то заискрилось и погасло. Через пару секунд вся громада вертолёта начала мелко вибрировать, вибрация быстро усиливалась. Солдаты отходили в стороны, недоумённо оглядываясь. Один из солдат, оказавшийся между нашим окном и вертолётом, вдруг скрючился, сел на землю, схватился руками за голову, похоже, пытаясь сладить с ударом резкой головной боли.
Я понял, что сейчас будет с вертолётом. Я дёрнул Велу на себя, с трудом сорвал с места, оттащил от окна. Мы оба, потеряв равновесие, упали на пол. Её тело было жестким и тяжёлым, я кое-как отнёс и положил её на диван.
– Дурочка! Зачем?! Что ж ты делаешь?! С собой…
Она приходила в себя. Глаза прикрылись, погасли, плечи раскостенели, черты лица ожили. Лицо было бледным, беспомощным.
В комнату вошли Лёнчик с Итваном.
– Мамочка, тебе плохо? – бросился к дивану Лён-чик.
– Всё в порядке. Всё… Не волнуйся, – с трудом подняв руку, она погладила его по растрёпанной голове, – Садитесь завтракать. Остывает картошка. Я полежу. Всё хорошо, правда. Мне… полежать…
4
Вовсе не полтора часа, как обещалось, а около трех часов прошло, пока все ожидаемые прибыли, приготовились, собрались в зале ожидания и пригласили нас. Эти три часа были для нас не лишними.
После происшествия с вертолётом к нам в комнату вломились Затылок и четверо солдат с оружием наготове.
– Не двигаться! Опустить глаза! Всем смотреть в пол! – угрожающе щёлкнул предохранитель его пистолета, направленного на меня, – Жду объяснений.
