– Микаэль Фостер, – вскинув голову, твердо ответил он. В темных глазах сверкнул гнев. – А твое имя известно всем, господин Дерби, – дерзко добавил Мика. – Передайте своему отцу, что…
Здоровенный бугай не дал ему договорить. Схватив парнишку, он заткнул его рот своей огромной лапищей.
– Простите, он не знает, что несет, – наклонив голову, принялся извиняться надзиратель. – Его семья всего год назад прошла отбор, чтобы попасть в Улей. Они приехали с Гидрополиса, получили работу: отец – кладовщик, мать – продавщица. А теперь… этот пацан показывает зубы? Напомню, их положение здесь зависит от доброй воли нашего президента.
Тогда я не стал усугублять ситуацию, опасаясь, что мое вмешательство только навредит мальчишке, но с того момента его упрямый ожесточенный взгляд не выходил у меня из головы. Я всё чаще находил повод, чтобы спуститься на нижние уровни. Первое время казалось, что это просто любопытство, но позже понял: мне нужно было разобраться, что заставило подростка, почти ребенка, бесстрашно бросаться на здорового надзирателя.
Сначала Микаэль не шел на контакт и демонстративно отворачивался, стояло мне появиться. Но спустя время, пусть и со крипом, нам удалось найти общий язык. Так я узнал – Мика не младше меня, а старше на два года, что никак не вязалось с его щуплой внешностью и низким ростом.
Чуть больше года назад Фостеры были выбраны, как «перспективные работники» по специальной программе Корпорации, обещавшей лучшие условия жизни.
Иллюзия спасения, манящая многих….
Пройдя все этапы для подтверждения соответствия ряду необходимых критериев, Фостеры стали частью обслуживающего класса Улья: отец получил место кладовщика, а мать устроилась продавщицей. Но реальность оказалась далека от обещаний. Жизнь в подземных секторах была спартанской, график работы изнуряющим, любое нарушение правил каралось мгновенно. Все, что они зарабатывали, уходило на аренду жилья, талоны на еду, лекарства и обязательные сборы.
Свобода, которую им обещали, превратилась в новую форму рабства.
Мика получал образование в одной из школ, где учатся дети рабочих, за которую его родителям тоже приходилось расплачиваться каторжным трудом. Отец часто болел, а Мика вынужденно его замещал, чтобы покрывать расходы. Заключенный контракт с Корпорацией был равносилен договору с дьяволом, но разорвать его и вернуться в нищий прозябающий Гидрополис Фостеры не решались.
– Условия там еще хуже, – пояснял Мика, пыхтя сигаретой на заднем дворе за неказистой школой.
Порой мне казалось, что он общался со мной только из-за них – чертовых сигарет, которые я таскал ему пачками, как и еду, и фрукты и многое другое, недоступное на нижних секторах. Но это было не так. Просто Мика был другим, совсем не похожим ни на кого из моего круга. Грубым, прямым, не выбирающим выражений.
– Куда уж хуже, – качнув головой, усомнился я.
Он задумчиво посмотрел на меня, выпустил струю дыма и тихо сказал:
– Знаешь, что нас с тобой отличает?
– Многое, я полагаю.
– Ты привык думать, что мир принадлежит тебе, потому что никогда не видел ничего настоящего. А мы… мы каждый день живём с мыслью, что всё это может исчезнуть. Еда, крыша над головой, семья. Всё. Мои родители уже лишались всего, они помнят, какого это – потерять дом, близких, лицом к лицу оказаться со смертоносным вирусом и полчищами мутантов, заполонившими города.
– Мои тоже помнят. Первая волна эвакуации началась, когда мама была на восьмом месяце беременности, – поделился я.
