– Визгликов, помолчи ты хоть минуту. – чуть повысив тон, сказал Юрий Арсеньевич. – Юля на третьем курсе вышла замуж, ушла в декрет, а вернулась доучиваться только через несколько лет. Когда она родила сына, то он пропал из роддома.
– В смысле?
– В прямом. Что у тебя случаев в следственной практике не было, когда дети пропадают?
– И что, не нашли?
– Нет. – Арсеньев помолчал. – Следователем Михайлов был, почти все знакомые криминалисты включились, Нинель можешь спросить, она тогда всех врачей роддома под лупой проверяла, точнее, результаты их работы.
– Михайлов-то зубром был. Он такие дела раскрывал, – неуверенно протянул Стас, – ничего не понимаю.
– Да там целое стадо зубров собралось, и мы тогда тоже ничего не поняли. Год искали, потом в глухари ушло. А Юля сначала держалась, потом год пила, работала правда, – Арсеньев помолчал, – кажется, полы где-то мыла. Она мне тогда сказала, что если пить не будет, то уедет в дурку, а если ребёнок найдётся, то она должна быть в порядке. Муж от неё тогда ушёл, она просто сама не своя была, с ней рядом находится страшно было. В общем, с той поры много воды утекло. А один раз она мне позвонила и попросила помочь восстановиться в институте. Другая пришла, изменилась сильно в психологическом плане, но результаты работы у неё блестящие.
– Я тебя понял.
– Не нравится, мне это «я тебя понял». Не лезь к ней, Стас, не тревожь её. Поверь, мы сделали всё возможное, по всем линиям. Оставь её в покое.
– Да понял я. – рявкнул Стас.
– Узнаю, что пытаешься что-то накопать про это дело, можешь мне больше не звонить. А Юлю в столицу устрою, есть у меня там знакомый следак, он толковых криминалистов ценит.
– Ну всё, всё, напугал. Ладно, в выходные приеду ваши консервы уничтожать, если Польская, конечно, какое-нибудь новое дело не притащит. Она ж как породистая легавая, на улицу вышла, носом повела и бац, нате вам, Станислав Михайлович, свежий труп.
***
Коротко стукнув в дверь, Астахов вошёл в кабинет и, посмотрев на пустой стул за рабочим столом, огляделся.
– Проходи, проходи, – послышался позади него чуть надтреснутый приближающейся старостью мужской голос.
– Здравия желаю, Астахов, я звонил. – громко сказал Тёма.
– Ну не ерехонь ты так, – поморщился мужчина, – оглохнуть можно. Садись, – он кивком показал на слегка расшатанный стул и включил стоящий на тумбочке чайник, – тебе чай или кофе?
– Я насчёт пальца. – неуверенно проговорил Тёма.
– Это понятно. Но что ж нам теперь и чаю с тортиком не попить? Мне как раз тут мамашка одна в благодарность принесла. Садись.
Немного суетливый старик быстро разлил дёготь заварки по чашкам, нарезал хрустящую полость «Наполеона» и, глянув на Тёму, сказал:
– Это вам повезло, что я на пенсию только через неделю. – мужчина с лёгкой грустью оглядел потасканное временем помещение и сказал. – Я на пенсию, вотчину мою в утиль. Пора нам. Зато, знаешь у нас какую комнату для детворы отгрохали, загляденье.
– Мне бы про палец. – повторил Астахов.
– Хороший следак и опер, должен быть терпеливым, – с улыбкой сказал мужчина, – тогда у него больше шансов получить ценную информацию. А торопыгам, вроде тебя, люди не рады. Ну ладно, про палец, так про палец. – мужчина отодвинул чашку и, поискав среди папок нужную, положил её перед Тёмой, – я же с детьми работал всю жизнь. Вот Нинель мне и прислала на всякий случай поглядеть, так как установила, что совсем девчонка была. Я в базе поискал и точно, Боварина Анфиса, она много раз из дома бегала, а один раз не вернулась. Отпечатки есть, так как на мелких кражах ловили. Пропала она шесть лет назад, ей тогда было пятнадцать.
