Горстка черешен. Сборник рассказов - страница 7
Он встаёт, высокий, широкоплечий, пробирается к выходу. Просит остановить на следующей. Садится впереди на свободное место. Телефон лежит глубоко в кармане.
Маршрутка трогается с места, оставляя одинокого пассажира на пустынной улице. Ранние зимние сумерки. Злой ветрище безжалостно крутит снежинки в дикой пляске, раздувает полы расстёгнутого пальто. А человек, подняв голову, шагает навстречу вьюге, как навстречу смерти. Колючий снег хлещет по лицу, вышибает слёзы, забивается под ворот белой рубашки с галстуком. А он шагает, ничего не чувствуя, как очумелый: или ты пан, или совсем пропал…
Чумазая маршрутка катится по дороге. О, сколько человеческих судеб она знает! Но к сожалению, никому не может помочь. Чумазая маршрутка… снаружи и внутри… Заезженная, затоптанная, как человеческая судьба. Как человеческая жизнь. Не все же могут шагать навстречу пурге, распахнув пальто, испытывая судьбу: пан ты или пропал?..
Девочка на пригорке
Она шла в сторону заката по едва заметной пыльной тропинке среди глинистой пустыни со скудной растительностью. Впереди пожаром полыхал горизонт. Из-под ног с криком взлетела испуганная птица. Стая мошкары вуалью накрывала голову и липла к лицу…
Неожиданно сзади раздался до боли знакомый голос: «Зина, Зиночка!» Этот единственный в мире голос не спутаешь ни с каким другим… Так ласково её окликал только один человек – мама…
Она оглянулась, почувствовала непрошеные колючие слёзы в глазах и крепко прижала к себе, а вернее, прижалась сама к тёплому и доброму телу матери… Как давно они не виделись!
Её сотрясали рыдания, а мать утирала ей лицо и приговаривала:
– Не плачь, девочка моя…
– Мама, никто никогда не любил меня больше, чем ты: ни мужчины, ни дети… А ведь я их жалела больше тебя… Прости!
– Девочка моя, милая, глупенькая девочка моя…
Они говорили и не могли наговориться…
– А помнишь, я всем купила домашние тапочки, всем, кроме тебя… Прости меня!
– Я тоже тебя обижала порой… Помнишь, как я спрятала мёд? Не объяснила тебе ничего, а просто спрятала. Ты тогда болела, тебе он был нужен, а я спрятала…
– Не кайся, я потом поняла, почему ты так сделала… Потом поняла, не сразу…
Теперь они шли, обнявшись, по тропинке, ведущей на запад, туда, где солнце выплеснуло в небо свои самые яркие краски. Но вот они стали бледнеть, повеяло прохладой и сыростью…
– Тебе холодно, – прошептала мать. – Давай разведём костёр!
Они принялись собирать на земле всё, что могло гореть. Насыпали кучу. Мать достала из кармана помятую коробочку спичек, чиркнула… Огонь осветил её лицо… Она счастливо улыбалась, и не было на свете художника, который изобразил бы такое прекрасное выражение…
– А помнишь? – они вспоминали, перебивая друг дружку. – А помнишь?.. – И крепко обнимались, плакали или смеялись…
– Помнишь, как мы собирали грузди? У тёти Гани в Шиповом лесу… Сколько же их там было! Приносили несколько вёдер, а потом чистили до умопомрачения… Солили в специальной дубовой кадушке под гнётом… Ах, как вкусны солёные грузди!
– Да, и запечённые со сметаной или сливками не хуже…
– А сколько там росло дикой малины, дух какой от неё стоял на разогретой под солнцем просеке! Перед тем как идти по малину, носки надевали толстые, чтобы змеи за ноги не кусали…
Зинаида переводит глаза на ноги матери, которые та придвинула к костру, чтобы согреть. Голые стопы сплошь в ранках и крови.
– Ты шла босиком? У тебя нет обуви?