– А и то верно, Стёпа, кто сказал бы, никогда не поверил, а тут надо же… Ты, прям, как гуттаперчевый, – вынимая из голенища засапожник, ответил Фёдор и принялся крушить трухлявую древесину. Первоначально дело продвигалось медленно, крепкая тонкая смолистая оболочка ствола дерева тормозила его, но когда верхний слой был полностью снят, древесина стала откалываться крупными кусками. Вскоре Фёдор вырезал большую щель, в которую Стёпка смог просунуть колено, затем высвободить одну ногу. Дальше дело пошло совсем споро. Вот из дупла высунулась и вторая нога. Ухватив обе ноги друга в охапку, Фёдор потянул их на себя. Дерево скрипело, пыхтело, не хотело отдавать свою добычу, но было бессильно перед упорством юноши, ломалось, и вскоре из дупла вылез зад Степана, потом его грудь, затем плечи, голова и вытянутые в струну руки.
Поблагодарив друга за спасение, Степан заглянул в дупло и с глубоким вздохом произнёс:
– Да-а-а! И как это я поместился там! У собаки конура больше! Дай тебе Бог, Федька, здоровья. Не ты, я бы так и околел тут и гроб не надо ладить, готовый уже.
– Да, домовина хоть куда, – поддакнул Федя и, дождавшись, когда Стёпка отдышится и откашляется, предложил ему осмотреть вырубку, дорогу и протоптанные разбойниками тропы.
На вырубке лежал Гришка. Спина его была изрезана полосами от ударов сабли.
– Видать, долго не могла его достать сабля острая, но толи запнулся Гришка, толи иная напасть, но настиг его-таки смертельный удар злодея, – с болью в голосе проговорил Степан.
Ещё шесть мужиков в лужах собственной крови лежали на дороге, а троих застреленных ребята нашли в тайге.
Мальчикам было жутко, они боялись покойников. И хотя меньший, другой страх охватывал их душу, нежели пережитый от нападения разбойников, всё-таки внутри у каждого было нечто обволакивающее и липкое, отчего им казалось, что вот сейчас из-за ствола рядом растущего кедра выскочит чудище и набросится на них, или хуже того, все мертвяки враз встанут, окружат, нападут и станут высасывать кровь.
Леденящий, сжимающий сердце страх заставлял бежать, но бросить покойников просто так, на растерзание зверям было не по православному, не по-русски, да и просто не по-людски. И потому, превозмогая страх перед возможным возвращением разбойников, ужас перед мертвецами, сдерживая тошноту при виде сгустков крови, стараясь не глядеть на раны и в лица покойников, мальчики стащили трупы в придорожную рытвину и забросали ветками, сучьями и землёй.
– Хоть птицы не склюют, а там даст бог, поедет какой-нибудь новый обоз и перезахоронят несчастных, – выполнив долг перед погибшими, сказал Федя и перекрестился.
– Ежели увидят, а нет, так и будут лежать тут по скончания века, – покачав головой, ответил Степан и, троекратно перекрестившись, со вздохом произнёс, – Ну, а теперь что? Возвращаться назад?
Будь Стёпка один, он так бы и поступил, но Федька думал иначе.
– Ну, и как это я без мерина вернусь? Поехал за шерстью, а вернусь стриженный? Нет, доберусь до Барнаула, батьку повидаю, а там видно будет.
Стёпка хоть и страшился предстоящей дороги без взрослых мужчин, хоть и ныл в душе: «Охота тащиться невесть куда пешком!» – но не признавался в трусости. Да и то сказать, половина пути уже пройдена, что до дому, что вперёд нет разницы, а беда… она не тётка родная, хоть откуда может прийти.
И они пошли. Идти по дороге было страшно, пошли напрямик к Уксунаю по густой траве, сквозь кусты, преодолевая завалы и таёжные реки.
