Однажды она всё же решилась попробовать того самого, на что намекал Арман, выбрав для этого тихого и неказистого пулемётчика Жиляева. Он был деревенским, почти своим. Всё случилось в лесочке, и не было никакой сладости, было только больно и страшно. А ещё было стыдно. Очень стыдно. Но самое ужасное произошло на следующий день – её отозвал молодцеватый Слава Тимофеев по прозвищу Тимоха и шепнул:
– Предлагаю вечером в лесочке… прогуляться.
– Да как ты смеешь!
– Думаешь, не видел, как ты вчера с Жиляевым кувыркалась? Сморчком, выходит, не брезгуешь, а я для тебя не гожусь?..
Ольга растерялась и замолчала, не зная, что ответить.
– Не лома-айся… – тем временем продолжал уговаривать Тимофеев.
– Уйди!
Тимоха попытался приобнять, но неожиданно получил звонкую пощечину.
– Шлюха! – разозлился он. – Я тебе устро-ою, дрянь! Ещё пожалеешь…
На следующий день к ней подошёл сержант Григорьев и, ехидно улыбаясь, предложил прогуляться всё в тот же лесочек.
– Не гуляю я по лесу, – хмуро ответила Ольга.
– С Жиляевым гуляла, с Тимофеевым любилась, а я чем-то плох тебе?.. – удивился Григорьев.
– Не было у меня ничего с Тимохой! – выпалила Оля и отправилась искать обманщика.
Тот вместе с двумя солдатами курил махорку, над чем-то посмеиваясь, – уж не над ней ли…
– Сплетни распускаешь, – закричала она ему ещё издали, – не стыдно врать-то?
– А что, с Жиляевым не миловалась? – нагло улыбнулся Тимоха. Его товарищи тоже не скрывали ухмылок.
С этого и началось… Не было дня, чтобы к ней не подходил кто-то из солдат и не звал в лесок. Ольге стало казаться, что даже смотреть на неё теперь стали оценивающе и презрительно. Раньше она, когда случалось затишье, мечтала о будущем, о времени, когда закончится война и наступит мир. В такие минуты становилось светло и хорошо, будто стоишь на косогоре у родной деревни, над соцветием дурманящих лугов. Теперь же каждый вечер она уходила подальше ото всех и тихо плакала от бессилия и унижения.
Однажды в таком вот заплаканном виде Ольга попалась на глаза командиру батальона, бывшему учителю, человеку пожилому и совсем уже седому.
– Почему у вас глаза опухшие, в чём дело? – как мог, проявил участие капитан.
В ответ на это Ольга снова расплакалась: ей давно хотелось выговориться, и она рассказала всё от начала до конца.
– Что ж ты, дочка, молчала… – вздохнул комбат. – Надо было сразу ко мне обратиться, не дал бы этим ухарям в обиду. Хорошо, будет первая передышка, выстрою батальон – и этот твой Тимоха будет у тебя на коленях прощение вымаливать!
– Ой, не надо, товарищ капитан… – испугалась Ольга.
– А это уже теперь не тебе решать. Несправедливости в батальоне не место… Ты не бойся, всё будет хорошо!..
Земля под ней содрогалась и ухала. Деревья неясными силуэтами выступали в сумерках. В той стороне, где окопался противник, стали вспыхивать жёлтые осветительные ракеты. С нашей стороны длинными очередями отвечали пулемёты, захлопали винтовки.
Ольга вытерла пот суконной пилоткой. Показалось, что запахло кислой капустой.
Обрыва она так и не могла найти, хотя искала его, с какой-то детской наивностью веря в то, что ещё немного – и всё получится, всё будет хорошо. Почему-то вспомнилось детство. Мама достает из печи глиняный горшок с молоком, покрытым румяной пенкой. Она выходит на крыльцо. Только что прошёл дождик, всё вокруг сверкает. По двору важно шествует гусыня, ведя за собой ватагу гусят. Они пищат, посвистывают и толкают друг друга. Процессию бдительно сопровождает гусак, глава семейства. Он поминутно оглядывается – не грозит ли откуда опасность? Но всё спокойно, и слышится его тихое, миролюбивое «га-га». Гусята, увидев одуванчики, бегут к ним, тыкаются клювами и пускают пушинки по ветру. Гусыня смотрит на гусят и качает головой – какие они ещё глупые. Оля тоже, бывало, фукала парашютиками одуванчиков в лицо младшему брату, когда тот оглядывался на неожиданный оклик. А потом уже брат, подкараулив, отвечал тем же, и она хохотала, а мягкие пушинки щекотали её лицо…
