– Он не нападет. – Я вдруг почувствовал прилив восторга.
Альфред наконец-то позвал меня на помощь, значит собаке дали острые зубы.
– Хэстен боится, что мы убьем заложников? – уточнил епископ.
– Хэстену плевать на заложников. Тот, кого он называет своим сыном, – какой-то крестьянский мальчик, облаченный в богатые одежды.
– Тогда почему ты его принял? – негодующе возопил епископ.
– А что мне оставалось делать? Напасть на главный лагерь Хэстена, чтобы найти его щенков?
– Значит, Хэстен нас дурачит?
– Конечно, он нас дурачит, но он не нападет на Лунден, пока Харальд не победит Альфреда.
– Хотел бы я, чтобы мы могли быть в этом уверены.
– Хэстен – осторожный человек, – сказал я. – Он сражается, когда уверен в победе, в противном случае просто выжидает.
Эркенвальд кивнул.
– Тогда забери завтра людей на юг, – бросил он и пошел прочь, а за ним засеменили его священники.
* * *
Теперь, оглядываясь на те далекие годы, я понимаю, что мы с епископом Эркенвальдом хорошо управляли Лунденом. Епископ не нравился мне, а я ему, и нам жаль было времени, проведенного в компании друг друга, но он никогда не вмешивался в дела моего гарнизона, а я не вмешивался в его дела. Другой мог бы спросить – сколько воинов я собираюсь взять с собой на юг или сколько их останется охранять город, но Эркенвальд верил, что я приму правильное решение. И все равно я считаю, что он был пронырой.
– Сколько людей с тобой поедут? – спросила меня той ночью Гизела.
Мы находились в нашем доме, доме римского торговца, построенном на северном берегу Темеза. От реки часто воняло, но мы привыкли к этому и жили счастливо. У нас имелись рабы, слуги и стража, няньки и повара. И у нас с Гизелой родилось трое детей. Утреду, старшему, исполнилось тогда лет десять. У него была сестра Стиорра, а нашему младшему Осберту сравнялось всего два года, и он отличался неутолимой любознательностью.
Утреда назвали в мою честь, как меня самого назвали в честь отца, а моего отца – в честь его отца. Но этот последний из Утредов раздражал меня, потому что был бледным, нервным ребенком, цепляющимся за материнскую юбку.
– Я возьму триста человек, – ответил я Гизеле.
– Всего-то?
– У Альфреда достаточно людей, а я должен оставить тут гарнизон.
Гизела вздрогнула.
Она снова была беременна и вскоре могла разродиться. При виде моего обеспокоенного лица жена улыбнулась.
– Я выплевываю детей, как косточки, – успокаивающе проговорила она. – Сколько времени уйдет на то, чтобы убить людей Харальда?
– Месяц? – предположил я.
– Я успею родить, – сказала она, и я прикоснулся к амулету в виде молота Тора на шее.
Гизела, улыбнувшись, снова попыталась меня успокоить:
– С родами мне везет. – Это чистая правда.
Ее роды проходили довольно легко, и все три наших ребенка выжили.
– Ты вернешься и найдешь нового плачущего младенца, что приведет тебя в раздражение.
Я усмехнулся и подтвердил, что так оно и будет, после чего вышел на террасу, раздвинув кожаные занавеси.
Было темно. На дальнем берегу реки светилось несколько огней – там, где крепость охраняла мост, – и в воде отражалось дрожащее пламя. На востоке в прорехе между облаками появилась розовая полоска. Река бурлила, прорываясь под узкой аркой моста, но в остальном в городе стояла тишина. Время от времени лаяли собаки, с кухни порой доносился смех.
«Сеолфервулф», пришвартованный в доке рядом с домом, поскрипывал под легким ветерком. Я бросил взгляд на берег ниже по течению, туда, где поставил на окраине города небольшую башню из дуба. На этой башне день и ночь вели наблюдение, высматривали увенчанные головами чудовищ суда, явившиеся атаковать лунденские пристани. Но на вершине башни не пылал предупреждающий огонь. Все было спокойно.
