Украшениям от местных мастеров или скажем – европейских, я особо не удивился (трофеи!). А вот изделиям, перекликающимся стилистически с бенинской бронзой[33] или пуще того – с украшениями из гробниц Древнего Египта, поразился до самой глубины души!
Женский золотой медальон европейской работы на пожилом пузатом старейшине – это превратности войны и тот самый случай, когда охотник за сокровищами сам обогатил чью-то сокровищницу. Интересно, но в общем-то понятно, да и интерес несколько отстранённый, ибо для Африки это весьма рядовая обыденность.
А вот Египет или Бенин… Я поклялся себе, что выкуплю у вождей наиболее интересные образцы! Свободных денег у меня сейчас нет, но…
… что-нибудь придумаю! И совесть меня потом не загрызёт, потому что это – для музея Университета!
– … и дядю Фиму нужно будет предупредить, – бормочу тихохонько, – что для науки… А может, у него для науки средств экспроприировать?
– Чего ты сказал? – поинтересовался Коля.
– А… так, – отмахиваюсь, – гляди! Летят!
Придерживая шляпу левой рукой, Корнейчуков задрал голову ввысь, щурясь от солнечного света, льющегося в глаза. Воздушная армада, предводительствуемая Санькой, описала несколько кругов над лётным полем, усадьбой и деревней матабеле – всё так, как обговаривали ранее.
Взыскательный зритель, то бишь я, видел в этом представлении массу недостатков, над устранением которых придётся долго работать. Но то я…
… а остальные видели – силищу! Больше пятидесяти аэропланов, мать честная… Притом, что в недавней войне всего несколько штук натворили столько дел, что авиации зряшно приписывали едва ли не главенствующую роль.
А потом "Фениксы" начали садиться один за другим, выруливая к натянутым полотняным тентам, где уже суетятся белые и цветные обитатели усадьбы, хоть сколько-нибудь знакомые с техникой.
Санькин аэроплан коснулся короткой, подъеденной коровами травы, чуть скозлил при посадке и резво покатился к ангару. Псходелическая[34] раскраска братова "Феникса" вызвала тяжёлый ступор у почётного караула, вплоть до отвращающих знаков и явно выраженного желания сделать ноги. Останавливала разве что знаменитая гордость нгуни, да наше с Колей деловитое спокойствие.
Стоило Чижу спрыгнуть с крыла и сорвать пропотелый шлем с лица, как по рядам африканцев прокатилась волна облегчения, и только сейчас они кинулись подкатывать его аэроплан к ангару. Оцепление по краям лётного поля запоздало пустилось в пляс, что-то ритмично напевая и хлопая в ладоши.
– Коля! – заорал брат восторженно, распахивая объятия, – Сто лет тебя не видел! Всё, всё… хватит обнимашек, усцусь сейчас! Где…
– Вон там уборные, – давясь смехом от незамутнённой Санькиной простоты, показал плантатор, и брат, скинув реглан, потрусил в указанном направлении.
– А то Чижа не знаешь… – выразил я своё удивление непроходящему смеху Коли.
– Нет… не в этом дело! – замахал на меня руками плантатор, изображая ветряную мельницу при штормовом ветре, – Жаль, ты зулусский не знаешь!
Он снова заржал, и я не сразу добился ответа.
– Д-духи… – иская сквозь смех, сообщил Коля, – раскрасочка то… того, специфическая! А потом – Санька! Ну, ты вашу репутацию знаешь…
Я кивнул, поморщившись. Сомнительная слава существа не вполне земного, навеянная дурацкими книжонками, приносит немало докуки. Экзальтированные девицы, всякого рода теософские общества и медиумы, повадившиеся "вызывать" меня, а потом – от моего имени рассказывать всякую ересь о бытие в Холмах или того пуще – советовать что-либо в финансовых или сердечных вопросах, изрядно приелись, раздражая и вынуждая тратить деньги на судебные тяжбы.
