На съёмочную площадку мы пришли как раз в тот самый момент, когда вся группа уже прибыла из города и приступила к работе. Я и Димка хотели найти помощника режиссёра, чтобы у него узнать будем ли мы нужны сегодня, как увидели направлявшегося в нашу сторону Григория Соломоновича, директор фильма. Гриша, как называли за глаза этого грузного лет шестидесяти жизнерадостного мужчину, был как всегда в прекрасном настроении, да и вообще его никто и никогда не видел в расстроенных чувствах, хотя должность директора фильма считалась весьма ответственной, суетной и нервной. Вот и сейчас, подходя к нам, Григорий Соломонович широко улыбался. Он долго поочерёдно тряс каждому из нас руку.
– Здравствуйте, дорогие мои, здравствуйте! Уже всё знаю! Леночка мне подробно рассказала. Очень рад, очень, безмерно вам благодарен! Уважаю! – Гриша поочерёдно жал и тряс мне и Димке руку. – Это замечательно, что вы проучили Эдика, а то совсем зарвался, наглец. Степан Дорофеевич тоже ему вкатил. Всегда очень плохо себя вёл, очень! Ну откуда у человека, в душе своей бывшего милиционера, могут взяться хорошие манеры? – говорил директор, и в его голосе чувствовалась обида на главного охранника.
Хотя Григорий Соломонович принадлежал к той категории людей, которые не имели врагов, поэтому такое признание из его уст вызывало искренне удивление. Но, видимо, и ему досталось от любимца режиссёра. Однако я не мог сказать Григорию Соломоновичу, что это не Эдик зарвался, а Степан Зеркалович-Романовский слишком завысил оценку собственной личности и потому предоставил своему охраннику своевольничать. Мне было хорошо известно, что Гриша давно работает вместе с мэтром, буквально боготворит его за талант, и всё, что тот делает, считает гениальным творением гениального мастера, поэтому переубеждать человека в том, во что он верит искренне, дело совершенно бесперспективное. Я и не стал этого делать.
– Сейчас выезжаем на новое место натурных съёмок, – сообщил директор нам свежую новость, – в десяти километрах отсюда. Там шли очень тяжёлые бои. По сценарию именно туда привозят комдива Мартова, и он, как говорится с корабля на бал, сразу же вступает в командование сводным отрядом 4-й армии.
– А здесь эту сцену разве нельзя снимать? – спросил Сокольников, с сожалением указывая на отрытые траншеи и оборудованные блиндажи.
– Степан Дорофеевич сказал, что там натура лучше и колоритнее, и берег реки круче, – ответил Гриша.
– Ну да, деньги-то не из собственного кармана, – сказал я. Директор ничего не ответил на моё замечание, а только пожал плечами и многозначительно повёл глазами вверх к небу, мол, там виднее, что и где снимать.
– Там, куда мы поедем, Степан Дорофеевич хочет снять всего лишь два эпизода, один из них – это попытка немцев переправиться через Березину, а второй – его прибытие в штаб части накануне боя, – как бы по секрету сообщил Гриша и побежал по своим делам.
За время, что мы пребывали в экспедиции, я успел прочитать сценарий фильма и скажу откровенно, что он мне не пришёлся по душе, не понравился своей тенденциозностью, а кое-где и явной ложью. Автор очень уж сильно хотел показать всю жестокость войны, но, при этом, постарался приписать одному из главных героев фильма опрометчивые и скороспелые решения, принятые второпях, в смятении и страхе. А ведь именно тот человек, наделённый огромной властью, о котором шла речь и в фильме, знал истинную трагедию начала войны, а потому более других переживал за судьбу страны. Не нужно было быть очень догадливым и прозорливым, чтобы понять очевидный, тонкий и хитрый метод режиссёра принизить роль Сталина и свести к нулю значимость роли в борьбе с фашистами той политической организации, генеральным секретарём которой был Иосиф Виссарионович. Нужно сказать, что в сценарии мэтру российского кинематографа блестяще удалось это сделать. Однажды я попытался высказать своё критическое замечание не по всей концепции сценария, а по одному лишь маленькому эпизоду, который с точки зрения здравого смысла был просто абсурден, но увы, не получил должного внимания.
