Сейчас Юсупыч сидел в своем углу, зябко завернувшись в зипун, и глянул на вошедшего Андрея круглым глазом, сердито. Глаз этот и крючковатый большой нос делали его похожим на редкостную птицу папугу, каких порой держат на потеху в богатых домах, только маленько облезлую, без алого иль зеленого оперения.
– Аве домине центурион, – проскрипел он. – Как сие перетолмачишь?
– «Здрав буди, господине сотник». Здрав буди и ты, Юсупыч. Опять за латынь взялся?
– Едино дабы удостовериться, что у твоего великолепия еще не отшибло память. Почто голова перевязана?
– Зашиб по пьяному делу, пустяк.
– Подойди, я буду глядеть.
Андрей вздохнул и подошел, не пререкаясь. Пререкаться с Юсупычем было что воду в ступе толочь. Дед выбрался из зипуна, стал разматывать повязку, сердито бормоча непонятное.
– Как случилось? – спросил он, неожиданно сильными пальцами осторожно ощупывая голову вокруг ссадины.
– Лошадь сшибла…
– До того упился, что уже на коне не смог усидеть?
– Да не мой то был конь! Понесла чужая лошадь, я сдержать хотел.
– И вы, неразумный народ, еще дивитесь, почему Коран заказал правоверным пить вино! Не будь ты пьян, не свершил бы столь неразумного поступка.
– Не был я пьян, Юсупыч, не был, напраслину на себя возвел.
– Глупость того паче. Никто в здравом уме не станет на пути взбесившегося коня.
– Да там, видишь, девица была. Ну, в повозке этой. Так я и помыслил – убьется, жалко.
– «Жалко», – передразнил Юсупыч. – Откуда ведомо, что сие был бы урон? Я видывал девиц, от убиения которых произошло бы великое облегчение для многих.
– Бывает, – согласился Андрей, бросив на полати саблю и расстегивая кафтан. – А ну-ка глянь еще и тут – мозжит чего-то. У, синяк какой натянуло!
– Здесь тоже наложить повязку, сейчас достану бальзам. Что до девицы, которую ты кинулся спасать, то скажу еще раз – сие было неразумно. Если течение ее жизни иссякло и Аллаху угодно его остановить – это произойдет если не сегодня, то завтра…
– Типун тебе на язык, старый балаболка!
– …если же нет, твое вмешательство было напрасным, ибо ей ничто не грозило и опасность была лишь кажущейся.
– Выходит, и я тебя тогда под Азовом зря отбивал у казаков. Если Аллаху не угодно было, чтобы тебе снесли башку, то ее бы и не снесли и мое вмешательство было напрасным?
– Сыне, Аллаху было угодно, чтобы именно ты стал моим спасителем, и ты будешь стократ за это вознагражден. Теперь сыми рубаху и ложись, я тебя разотру…
Растерев и перевязав ему грудь, Юсупыч помог одеться и спросил:
– Девица, я так понимаю, оказалась достойна твоего внимания? Впрочем, излишне это спрашивать. Но она ведь низкого звания?
– Почему ты так решил?
– Достойнейший, мне ведомы здешние обычаи. Дочери бояр не выезжают без охраны и сопровождения.
– Она дочь искусного ремесленника, оружейного мастера, – с досадой сказал Андрей. – Не считаю это низким званием.
Юсупыч воздел руки:
– Аллах свидетель, я тоже! Изготовление оружия – благородное дело, в Гишпании этим могут заниматься даже идальгос. Только оружие и птичьи клетки, все прочие ремесла им настрого заказаны. Но он хоть богат, твой мастер?
– Мыслю, не беден…
– Это хорошо. Это поистине хорошо! Скажи, ты намерен когда-нибудь жениться? Ты ведь уже не юноша. Когда твоя почтенная матерь осчастливила Москву твоим рождением?
– Году в сорок четвертом, – подумав, ответил Андрей. – В семь тыщ сорок четвертом, так выходит. Казань в шестидесятом брали? Я шестнадцатилетним туда пошел.
