– Вот именно, – буркнул фон Беверн. – Стать вассалами кровожадного дикаря? Фюрстенберг никогда на это не согласится. Что за идея!
В этот день о том же самом шел разговор и у Висковатого с Иоанном.
– Ладно, пущай подумают, – сказал государь, выслушав печатника. – Нам не к спеху. Мыслишь, Фюрстенберг не станет целовать крест?
– Сумнительно, великий государь. Гордыня, вишь, рыцарская не позволит.
– Что ж, неволить не станем. Может, оно и к лучшему, нам есть кого на Ливонию посадить. Брат данского Фридерика, Магнус, бискуп Эзельский, – чем не сгодится?
– Магнус не больно-то надежен…
– А коли нам то ведомо, что не надежен, то и полбеды. Приглядим за ним, дабы вовремя пресечь воровство. Вовсе надежных человеков нету, я ведь, Михалыч, и за тебя-то не поручился бы, ась? Ну, ну, то в шутку сказал! А орден неволить не станем, – повторил Иоанн, – была бы честь предложена. Что тебе из Вены отписали – посол Бевернов и впрямь близок к новому кесарю?
– Так, великий государь. Он ходил у него в окольничих еще в ту пору, как Фердинанд был угорским королем.
– А, это когда они с Яношем из Заполья, Солимановым ставленником, королевство делили? – Иоанн усмехнулся. – Хотелось бы поглядеть, как то было – жеребий, што ль, тащили из шапки самодержцы! Однако же ныне он – кесарь, хотя покойный Папеж Павел его таковым и не признал… Ладно, то их дела, а вот нам без союза с кесарем в Ливонии не утвердиться, и не видеть того может токмо глупец. Ты, помнится, прорицал, что ее, мол, тряхнуть лишь посильнее – и древляя наша вотчина сама упадет в руки, яко зрелый плод. Колючим оказалось яблочко-то твое, Михалыч…
Теперь уж Висковатому и вовсе стало не по себе.
– Великий государь, я говорил лишь в рассуждении военной силы ордена…
– Да, а оно, вишь, как получилось – Ирик с Жигимонтом влезли нежданно-негаданно, а ныне заместо слабого ордена приходится нам воевать не столь уж слабосильных свеев да литовцев с ляхами вкупе. Ну да кто не ошибался! Посольство к Фердинанду наряжать не будем – он нам послание свое передал через Бевернова, вот пусть тот отвезет и наше. И надо, чтобы Бевернов остался к нам благорасположен, сколь только возможно. Об этом, Михалыч, позаботься особливо. Одарить ли чем, льготы ли какие посулить – ну в том сам разберешься. Прием ему устроим по всей чести… может, и старца того отпустим, Бог с ним. Подумаю еще! Будешь с ним говорить – выспроси про кесаря, что сможешь…
К Москве подбежали, когда уже смеркалось. Заставу проскочить, может, и успели бы, а что толку – улицы позамыкают, поди потом лайся с каждым решеточным! Да и кони притомились. Андрей решил ночевать здесь, не доезжая Серпуховской заставы, благо ночь была теплая и дождем не пахло. Велел расседлывать, варить кашу.
Наспех поужинав, отряд захрапел. К Андрею же сон не шел, хотя последний перегон оказался утомительным даже для него. Завернувшись в попону и подложив седло под голову, он лежал, смотрел на неяркие звезды, слушал, как хрупают и шуршат травой пасущиеся неподалеку кони, и думал, что уже завтра, Бог даст, сможет увидеть Настю. Он сам не ожидал, что недолгая разлука окажется такой томительной; на обратном пути не мог избавиться от чувства беспричинной тревоги, хотя что могло угрожать? Будь он теперь в Ливонии или на севере, в новгородских краях, можно было бы вообразить самое страшное – татарский набег; но они возвращались тем самым путем, каким всегда приходила на Москву орда, и в заокских степях было спокойно, сей год про ордынцев не слыхали даже в Курске. А какая иная беда могла грозить Насте в крепком отцовском доме?
