Меня заставила усомниться в будущем этих государств и ценности их вклада в международную жизнь вовсе не их бедность. Бедность не всегда тормозит культурное или социальное развитие, и в любом случае у некоторых из самых малообещающих в этом смысле стран было потенциальное богатство в виде нефти. Что касается отсутствия необходимых административных структур, оно, конечно, тоже не было фатальным недостатком: мало что разрастается столь же быстро, как государственный бюрократический аппарат. И даже чувства, которые испытывали бедняки, когда СМИ говорили им о тех немногих, что купаются в роскоши, казались мне не столь уж опасными. Представлялось, что «революция растущих ожиданий» – еще один слоган, придуманный западными интеллектуалами для оправдания грядущих лишений, – осталась нереализованной.
Однако был и остается один, но фатальный, недостаток, неотвратимо ведущий новые государства к беспорядку внутри страны и беспомощности на международной арене: отсутствие того, что эти страны не могли ни создать сами, ни получить из-за границы, – реального гражданского политического общества. Сформулировать, что это, собственно говоря, такое, не так уж легко. Для начала, пожалуй, стоит вспомнить известное сравнение нации с государством. Новые государства возникли потому, что колониальные власти передали свои полномочия тем политическим лидерам, которые агитировали за независимость; конкретнее, новым лидерам отдали контроль над армией, полицией, налоговыми органами и административным аппаратом, ранее работавшим на колониальные власти. Старые слуги империй служили своим новым хозяевам якобы ради новых целей. Но их методы и фактическая идеология оставались все теми же продуктами времен колониальных империй, сформированными по лекалам ценностей ИХ политических сообществ. Не существовало органической связи между автохтонными культурами и инструментами государственной власти, и такая связь не могла возникнуть. Прежде всего, в каждом новом государстве обычно была не одна, а несколько автохтонных культур, причем различных, зачастую противоположных друг другу. Более того, методы и операционные технологии, которые автохтонные культуры могли бы органически применять, обычно совершенно не годились для удовлетворения потребностей современной, то есть западной жизни. Проблема не в том, что такой диссонанс сделал бы государственный аппарат слабым, а скорее в том, что он сделал бы этот аппарат бесконтрольным и слишком сильным. Последствия теперь очевидны в полной мере. Правители новых государств наделены всей полнотой власти над индивидами, которые могут предоставить современной государственной машине новые технологии, средства телекоммуникации и современное оружие. Но поведение этих правителей не ограничено законом или моральными стандартами, которые должно утверждать и защищать настоящее гражданское общество, даже если оно требует всего лишь лицемерия со стороны власть предержащих. Прежде всего, поведение упомянутых правителей не ограничено политическим давлением, так как угнетенным не предоставляют тех электоральных возможностей, которые есть в западных демократиях, и у них нет социальных структур, где могла бы развиваться и координироваться политическая деятельность. Отсюда тотальный произвол власти, который заменил колониальное безвластие на территориях новых государств. Существовавшая всегда взятка теперь стала абсолютно нормальным инструментом в любых взаимоотношениях между гражданином и государством; детальное и навязчивое угнетение заменило дистанционный авторитаризм колониальных дней, так как ни бюрократы, ни полицейские не связаны никакими принципами законности – или хотя бы установленными законами формальными процедурами – которые ограничивали колониальную власть. В результате регламентация общественной жизни переходит все границы. Законопослушный гражданин не может быть уверен в неприкосновенности свободы, жизни и собственности, поскольку закон не дает защиты от его хранителей, которые сами же его и нарушают.
