Говорит и показывает. Книга 2 - страница 16

– Пришёл, – улыбнулась она как-то странно блеснули глаза. Поднялась навстречу, отложив маленькие ножнички, – пойдём, покормлю.

Я обнял её:

– А сама?

– Я ела.

Врёт. Я сразу понял, она всегда ждёт меня, что-то такое… странное с ней. Но, может, расскажет. Или… я хотел поцеловать её, но она отстранилась, улыбаясь, извиняющимся каким-то манером:

– Умылся бы, пропах автобусом.

Верно, я пропах чем-то похуже, но права, что ж…

Я пошёл в душ, пока Майка разогревала ужин. Сегодня, оказывается, плов у нас. Майка готовит его редко, говоря, что по-настоящему сделать не сможет, а суррогатом кормить нас с Иваном Генриховичем часто не хочет. Но её «суррогат» очень вкусный. И я очень голодный. Я так и сказал и попросил добавки.

Майка улыбнулась, положила мне ещё и включила газ под чайником. А сама подошла к окну, там на подоконнике лежат сигареты. Странно, она курила в последний раз… я даже не помню, когда это было. Но она закурила и смотрит на улицу, всё ещё полную света, длинный летний день, самые длинные дни в году…

– Что ты… что-то случилось сегодня? – спросил я, когда она подошла снова, расставляя чашки на столе.

А я пока вымыл свою тарелку. Мы с Иваном Генриховичем мыли посуду по очереди. За собой всегда.

– Ты… – Майка посмотрела на меня, но так и не продолжила и, моргнув несколько раз, будто раздумывая, но потом всё же сказала: – Я закончу с ногтями, ладно?

Чтобы не посидеть вместе со мной за ужином… Что такое? Всё большее беспокойство овладевает мной. Мы не ссорились и серьёзных неприятностей у нас и между нами не было. Иногда, если надо было что-то обдумать, Майка становилась похожей на такую как сейчас, и занималась ногтями, волосами в такие «раздумчивые» моменты, молчаливая, сосредоточенная, слушая то, что бормочет телевизор или рассказываю я. Но сейчас она уходит и вовсе не хочет того, что я мог бы рассказать.

Когда она повернулась к выходу, я заметил, что она подрезала волосы.

– Ты подстриглась?

– Да, немного, – ответила Майка опять с той же извиняющейся улыбкой.

Не немного, она держала обычно одну и ту же длину, подрезая раз в два месяца на два-три сантиметра, что вообще не заметишь, а тут сразу сантиметров на пятнадцать: были почти по пояс, теперь едва за лопатки. И высушила их как-то ровно, почти выпрямила, сейчас модно вот так, гладко…

Мне стало совсем не по себе. Она любит менять только одежду и украшения, а длина волос оставалась неизменной всё то время, что я её знаю, больше десяти лет.

Когда я вошёл в комнату, она уже убирала свои маникюрные «шурешки», поглядывая в телевизор.

– Смотри-ка опять про эту коробку из-под ксерокса говорят, – сказала она.

– Иван Генрихович считает, что всё заранее куплено и известно…

– Ты про выборы?

– А ты, разве не об этом? – удивился я. Говорит, будто сама здесь и нет её… – Да что с тобой?

– Ты… – Она взглянула на меня, наконец.

Вот и подошла даже, и обняла, прильнув плоским животом, упругим и вибрирующим, поющим как струна, Майка… Ну, наконец-то…

Но нет, я обрадовался рано, вдруг она прекратила все поцелуи и села, на нашей широкой софе, куда я уже увлёк её. Я потянулся за ней:

– Что с тобой? – мне уже страшно.

Но она отодвигает мои руки…

Вася… Вася, любимый, мой милый, если бы я знала! Если бы могла сказать, что со мной. Хотя бы самой себе сказать, объяснить это.

Всё было как-то так, как должно, как рисовало мне моё воображение, всё, как оно рисует всем девочкам. Ты – самый прекрасный, абсолютно идеальный и быть с тобой – абсолютное счастье. И я не думала ни о чём и ни о ком другом всё это время. Я жила с тобой, наслаждаясь каждым днём. Наслаждаясь, без преувеличения. Потому что я знаю, как это – испытывать страдания от каждого мига существования. Быть отвергнутой всеми, даже своей семьёй. И только ты принимал меня полностью, ни ревности, ни недоверия или подозрений.