– Откуда ты, лимита? Что-то не похож на обычного бича, – сказал он, ухмыльнувшись. – Пересидеть надо?
– От жены сбежал, – сказал я.
Он хмыкнул:
– Ну-ну, допустим, – и ещё раз оглядел меня, будто оценивая, но уже как-то иначе. – Ладно, заваливай, в подсобке топчан есть, жить, небось, негде?
Сначала я удивился его доброте, на Деда Мороза он не был похож, но быстро стало ясно, что платить надо за всё. Днём я работал как положено, а по вечерам, а потом и по ночам стали появляться поручения вроде пойти и сказать тому-то то-то, передать пакет, никогда не стал бы заниматься этим, будь моя жизнь той, что была с Майкой, но не теперь, теперь мне стало всё равно… Но и это закончилось очень быстро, после того, как он застал меня за компьютером, где я страдая от безделья ночью играл в тупейшие «ходилки».
– Это какой же уровень у тебя? – он вылупил коричневые глаза, похожие на жучков.
Я удивился, слежу я что ли за этими дурацкими уровнями, очумел от безделья, от отсутствия книг и даже телевизора.
– Так ты… рубишь, что ль, в компьютерах?
– Ну… так.
С этого вечера я стал можно сказать «штатным программистом» сразу нескольких группировок. Это было хотя бы не так скучно. Даже увлекало взламывать программы, которые мне приносили. Мне выделили квартиру в Сокольниках на двенадцатом этаже большого серого дома, мне нравилось сидеть на подоконнике обложенный со всех сторон моим «железом», вдохновляясь видом из окна.
Через год или два, я всё же попал в поле зрения тех, кто оказался недоволен, что я вообще существую на свете и работаю, очевидно, с успехом на «конкурентов», и меня попытались вначале поджечь в той самой квартире в Сокольниках, а потом даже подстрелили и я лечил ранение плеча и бедра, несколько месяцев провалявшись в больнице и думая, что рукой мне уже нормально не двигать.
Но меня поставили на ноги, хотя хромал я довольно долго, а рука вскоре действовала вполне сносно. Будь я музыкант, к примеру, плохо было бы дело, но обычному человеку страшноватые рубцы и небольшие ограничения не мешали жить, а работали обе руки почти одинаково.
Но зато это ранение вывело меня из-под интереса моих «чудесных» покровителей. Решив, что я не жилец, они оставили меня без внимания, и воспользовавшись этом, я скрылся, умолив моего лечащего врача и заведующего по совпадению, скрыть, что я жив.
– Как же ты будешь? Без паспорта сейчас хреново в Москве.
– В Питер поеду. И… зато неженатый буду теперь, – невесело усмехнулся я. – А то штамп есть, а жены нет.
Доктор усмехнулся:
– Куда ж девал-то? Или сама? – разглядывая меня с интересом.
– Сама, – нехотя ответил я.
Добрый доктор решил подбодрить меня и сказал почти игриво:
– Ну и чёрт с ней, эти с…
– Нет, она не такая, – сказал я мрачно.
– Чего ж не живёшь, если «не такая»?
Я ничего не сказал больше, и он перестал расспрашивать. Так перевели меня в Питер в Военно-медицинскую академию под видом контрактника Иванова Андрея, детдомовского парня, погибшего в Чечне, и похороненного теперь под моим именем…
А я стал на год моложе, и получил вполне себе нормальное имя, хотя и скучал по-прежнему теперь. Только Иван Генрихович знал, что я жив. Но в Питере я не остался, хотя влюбился в этот город сразу, едва вышел из поезда и вдохнул холоднющего местного воздуха.
Но там, в Питере я встретил, не поверите, Глухаря, моего «закадыку» по летнему лагерю, в котором я встретил свои семнадцать лет, первый сексуальный и алкогольный и наркотический опыт, и триппер.
