Бальзамо метнул быстрый взгляд на дочь барона и уловил на ее прекрасном лице тень самого благородного презрения. Он счел уместным состроить мину, соответствующую чувствам гордой красавицы, и, несомненно, угодил ей этим, потому что во взгляде, который она на него бросила, было уже меньше строгости и тревоги.
– Поверите ли, сударь, – продолжал барон, тыльной стороной ладони потрепав по подбородку Николь, которой, казалось, готов был восхищаться целый вечер, – поверите ли, ведь эта кошечка, подобно моей дочери, только что из монастыря и чуть ли не образование там получила. Мадемуазель Николь ни на шаг не отходит от своей хозяйки. Такая преданность порадовала бы господ-философов, утверждающих, будто у этих созданий есть душа.
– Преданность тут ни при чем, отец, – недовольно возразила Андреа, – просто я велела, чтобы Николь от меня не отлучалась.
Бальзамо перевел взгляд на Николь, любопытствуя, какое впечатление произвели на нее гордые и едва ли не дерзкие слова госпожи, и по тому, как поджались ее губы, он понял, что девушка весьма чувствительна к унижениям, на которые обрекало ее положение прислуги.
Однако обида, вспыхнувшая на лице горничной, тут же погасла: отвернувшись, по-видимому, чтобы смахнуть слезинку, она взглянула в окно столовой, выходившее во двор. Все интересовало путешественника, – казалось, он хотел что-то разведать у людей, к которым попал; да, все интересовало путешественника, а потому он проследил за направлением взгляда Николь, и ему почудилось, что за окном, на которое она смотрела с таким вниманием, мелькнуло мужское лицо.
«Право, в этом доме много любопытного, – подумал он, – здесь у каждого своя тайна; тайну мадемуазель я надеюсь узнать в самое ближайшее время. Тайну барона я уже знаю, а тайну Николь угадываю».
На мгновение он углубился в свои мысли, но барон тотчас же обратил на это внимание.
– Вот и вы замечтались! – сказал он. – Право, дождались хотя бы ночи, любезный гость. Мечтательность заразительна, и здесь у нас, как мне кажется, ничего не стоит подхватить эту хворь. Сочтем мечтателей. Мечтает мадемуазель Андреа – это раз; мечтает мадемуазель Николь – два; наконец, постоянно витает в мечтах бездельник, подстреливший этих куропаток, которые тоже, наверно, размечтались, когда он в них палил.
– Вы о Жильбере? – спросил Бальзамо.
– О нем. Он у нас философ, как и господин Ла Бри. Кстати, о философах. Не принадлежите ли вы, часом, к числу их друзей? В таком случае предупреждаю вас: моим другом вы не станете…
– Нет, сударь, я им не друг и не враг; я ни с кем из них не знаком, – отвечал Бальзамо.
– Тем лучше, черт бы их побрал! Это гнусные твари, не только безобразные, но и ядовитые. Своими максимами они губят монархию! Во Франции никто больше не смеется, все читают – и что читают? «При монархическом правлении народу нелегко сохранить добродетель»[33]. Или: «Истинная монархия есть учреждение, изобретенное с целью развратить народы и поработить их»[34]. Или, к примеру: «Если власть королей от Бога, то разве в том смысле, в каком ниспосылаются свыше хвори и всякие бедствия»[35]. Как это все смехотворно! Добродетельный народ – ну кому это нужно, скажите на милость? Да, дела идут из рук вон плохо, и все началось, когда его величество удостоил беседы господина де Вольтера и стал читать книги господина Дидро[36].
В этот миг гостю снова смутно почудилось за окном то же лицо. Но едва Бальзамо стал всматриваться в это лицо, оно исчезло.
