Они договорились встретиться на набережной Саара, возле детской площадки. Девушка опаздывала, и Пауль сел на скамеечку, в тени платана. Прищурившись, наблюдал, как босоногая, полуголая малышня возится в песочнице, с визгом, уханьем и бравыми возгласами: «Mama, guck mal![5]» съезжает с горки, качается на качелях, носится туда-сюда, чуть не сбивая с ног степенных взрослых. По дорожке плавно, словно водомерки, скользили нарядно одетые люди. Мороженщик, звоня в колокольчик, прокатил свою тележку. На поверхности воды играли легкие разноцветные блики. Вдалеке, на другом берегу реки, ветер раскачивал подвешенный к стреле подъемного крана пивной бочонок.
Паулю стало грустно. «Для кого-то жизнь только начинается, а я…» Он не додумал мысль до конца, прогнал ее небрежным взмахом руки, как прогоняют надоевшую муху. Не стоит паниковать раньше времени, может быть, еще все обойдется.
– Привет! – на Пауля пахнуло сладковатым ароматом цветочных духов, и он инстинктивно съежился и отвернулся, опасаясь нового приступа. Последнее время он плохо переносил резкие запахи, особенно синтетические. – Давно сидишь?
– Нет, я только что пришел.
Это было неправдой, но огорчать девушку не хотелось.
– Извини, с утра пришлось съездить на работу. Единственный выходной – и то не дадут спокойно отдохнуть. Пойдем, что ли, отсюда? – Паула покосилась на играющих детей и слегка наморщила нос. – Шумно…
Общие знакомые, словно в один голос, твердили, что Пауль и Паула удивительно похожи. Ну, прямо, как и брат и сестра, говорили. Не зря даже имена у них созвучны. Пауль недоумевал: что общего у него с ухоженной, стильной девушкой арийской наружности, светлоглазой и белокурой – разве что нос с горбинкой не вписывается в образ арийки, – от природы склонной к полноте, но при этом держащей себя в форме. Всегда одетой с иголочки: однотонная блузка, строгий брючный костюм с черным галстучком, туфли на небольшом каблуке. Ей бы стюардессой работать. На самом деле Паула работала на саарландском радио. Модератором. Нескладный и щуплый, как мальчишка, Пауль смотрелся рядом с ней бедным родственником.
Что у них действительно было похоже, так это руки. Когда Пауль и Паула складывали ладони вместе, видно становилось, что кисти рук обоих повторяют друг друга вплоть до малейших изгибов. Тонкие, «музыкальные» пальцы, средний и безымянный одинаковой длины, что вообще-то встречается редко. Разве что у Пауля рука слегка крупнее и ногти острижены коротко, по-мужски.
Это сходство, незаметное для посторонних глаз, почти интимное, казалось обоим символом какой-то особенной внутренней близости.
– Может, поднимемся на Берлинер-Променаду, посидим в кафе? – предложил Пауль. – Хочешь мороженого?
Пауль и Паула медленно шли вдоль реки. Он – полуприкрыв веки от солнечного света: мелкие серебряные волны блестели нестерпимо ярко, так ярко, что на глаза то и дело набегали слезы. Она – оживленно озираясь по сторонам.
– Смотри, лебеди с гадкими утятами, – на песчаном мелководье под присмотром двух больших белых птиц возились пушистые комки. – Да ну, давай лучше погуляем.
– Я не могу долго находиться на солнце! – взмолился Пауль. – Это гуси, на Сааре нет лебедей. Была одна семья, но их позапрошлой весной убили подростки… Забили камнями до смерти.
– Зачем?! – девушка передернула плечами, не то с отвращением, не то возмущенно.
Пауль вздохнул.
