Можно было сколько угодно менять место работы, уходить от одних людей и знакомиться с другими, но итог всегда один: прозябание в посредственности, бессилии и одиночестве. Одиночестве! И это в Гранд-Леонарде: метрополии, что была пустыней с сорока миллионами людей, которые являлись ее безликими песчинками. Ничтожные поодиночке, все вместе они сбивались в бесформенные барханы, окружая, нависая, не давая Рамону заглянуть за удручающе пустой горизонт, продвинуться. И он постепенно увязал в перипетиях социальной жизни, вяло барахтаясь, мучаясь от жажды…
– Все мы живем, как хотим, – спокойно изрек Михаил, облокотившись о барную стойку. С этим пожилым завсегдатаем дистракционной3 Рамон познакомился здесь же, и, хотя это было уже довольно давно, до сих пор о нем толком ничего не знал. Не очень-то хотелось. Его ценность заключалась в другом: он был посторонним, незаинтересованным лицом, отчего Рамон общался с ним куда охотнее, чем с коллегами или женой и ее назойливыми родственниками. С Михаилом он чувствовал себя в безопасности, мог выговориться, мог быть собой, пусть даже и таким бессильным, вымотанным одиссеей по сыпучим волнам.
– Я – нет.
– Ну, знаешь ли, кто не хочет жить так, как живет, тот берет и что-то делает, чтобы произошли изменения в лучшую сторону. А если продолжаешь жить так же, значит, тебя устраивает.
– Я знаю, – Рамон вяло улыбнулся и взял протянутый барменом бокал. – Но не то что бы я ничего не делал. Я хорошо работал, а награды за это все не было и не было… Меня никто не оценил. И я… смирился. Я – слабый человек и этого не отрицаю.
Михаил посмотрел сочувственно, поглаживая седую бороду, но ничего на это признание не сказал.
– Мне понравилась мысль, которую я прочел в одной книге. Она такая простая и очевидная, но почему-то не приходила мне в голову… Кажется, за авторством Карлоса Гудмана.
– Что же за мысль? – поинтересовался Михаил, и Рамон почувствовал новый прилив благодарности внимательному и чуткому собеседнику. Неужели ему, и правда, все это интересно?
– Что-то вроде: «если делать постоянно одно и то же, то и результат будет один и тот же». Я-то думал прежде, что если долго заниматься одним делом, стараться, любить его, то будешь постепенно копить опыт, расти и развиваться. Но в моем случае это не сработало.
– И почему так вышло, как ты думаешь?
Прежде чем ответить, Рамон взял паузу, прислушиваясь к собственным ощущениям, мыслям, порожденным воспоминаниями и их периодически повторявшимся анализом.
– Я люблю работу. Но людей, с которыми на ней приходится иметь дело, я терпеть не могу. Я устал от людей. Они мне мешали и продолжают мешать жить так, как я хочу.
Чуть наклонив голову в сторону собеседника, Михаил вдохнул, как будто собирался возразить, но передумал. От Рамона этот порыв не ускользнул. Он догадывался, что мог услышать. Жена непременно прошипела бы: «Ты сам – ничтожество, но считаешь, что все кругом виноваты в твоих бедах. А ты просто не пытаешься понять людей и найти с ними общий язык!».
Какая дура. У нее случался приступ раздутого самомнения, стоило ей прочитать какую-нибудь новомодную книжку по психологии, адаптированную для туповатых дамочек. Она сводила всё к банальным, поверхностным тезисам, при этом даже их не понимая по-настоящему. В действительности же все было так сложно, так неоднозначно, что Рамон постоянно в великих муках пытался сопоставить ответы и вопросы, которые сформулировал за все годы взрослой жизни. И почему жизнь настолько сложна, что ее не хватает даже на понимание самого себя? Про других-то говорить вообще не приходится.
