Женька, близоруко щуря глаза, разглядывала носок. Мужской, размер примерно сорок пятый, чёрный, один. Такой априори не мог принадлежать их семье, дому. Определённо чужой.
Дело в том, что Добрыня, её муж, подобные не носил. Какие угодно носил: жёлтые, белые, зелёные в полоску, но не чёрные. Бзик такой. Да и размер у его ноги деликатный, всего сорок первый, а других мужчин в квартире не водилось. Жили-то вчетвером: Женька, Добрыня, их девятилетняя дочка Федька и девяностолетняя бабушка, мама «любимой» свекрови, никуда за положенные метражи не выходившая, почти глухая. Квартира принадлежала ей, а Женька с Добрыней ухаживали за немощной старушкой и мечтали, что когда-нибудь жилплощадь достанется им по наследству.
Женя взяла в руки телефон:
– Алло, Добренький, это я.
Муж работал шофёром, на звонки отвечал почти всегда, за исключением случаев, когда дрых в перерывах между рейсами:
– Женька, я не заеду обедать, мне хватит того термоса, который ты собрала.
– Хорошо, тогда выкупаю бабушку и напечатаю статью. Добренький, а откуда у нас дома один чёрный носок?
– Какой?
– Ну, чёрный, с белой полосочкой сверху?
– Грязный?
– Н-нет, вроде почти чистый. Это важно?
– Безусловно. Только я чёрные не ношу, ты же знаешь. И почему один? Женька, ты не следишь за порядком?
– Дык я… под диваном нашла, когда пол мыла. То есть ты не в курсе?
– Слушай, отстань с ерундой – думал, что-то серьёзное, раз трезвонишь. Я на трассе, извини. Пока.
Женька вздохнула, пошла к бабушке:
– Вера Родионовна, вы не знаете, откуда под нашим диваном взялся чужой носок?
Бабушка ей улыбалась и кивала головой:
– Погода сегодня чудесная, но я гулять не пойду, ноги болят, голова кружится; вот дочка навестит и выведет на улицу под яблоньку.
Женька, вздохнув, проворчала:
– Дочка ваша уж два месяца глаз не кажет, а во дворе не яблони, а берёзы с сиренью, – и громче: – Чуть позже мыться пойдём.
