Погребение было полностью роботизировано. Ловкие механизмы опустили гроб в яму, засыпали его землей, сформировали небольшой холмик и установили табличку с бабушкиной фотографией и указанием дат жизни.
Катафалк уехал, сотрудник кладбища ушел, а с ним укатили и его погребальные помощники. Мама положила на могилу букет красных гвоздик, мы немного постояли в тишине.
– Мама, а почему бабушку закопали, ты же говорила, что она сегодня уйдет от нас на небо?
– Сынок, это закопали ее тело, а душа улетела далеко-далеко в небеса.
– Душа? А что это такое?
– Это шарик света, который живет в груди каждого человека.
– В груди? И у меня тоже?
Я схватился за свою грудь, но не обнаружил никакого шарика, хотя разве можно потрогать свет, можно только почувствовать его тепло.
– И у тебя тоже, дорогой, – улыбнулась мама, – когда вырастешь, сам поймешь это.
Мы попрощались с бабушкой, взялись за руки и пошли к выходу. Я никогда и нигде не чувствовал себя таким счастливым, как в этом месте.
Тишина, нет мирской суеты, только мраморные и гранитные надгробия возвышаются над могилами. В пять лет я понял, что нашел то место, где бы хотел провести всю оставшуюся жизнь. В детском сердце зародилась мечта, которая в последующем и определила смысл моего дальнейшего земного бытия.
После ухода из жизни бабушки я как-то сразу повзрослел, да и занятия с психологом дали свои результаты. Меня приняли в детский сад, который находился в шаговой доступности от нашего дома. Я уже научился переносить громкие звуки, хотя они так же резали мне слух, но, по крайней мере, я умел крепко закрывать уши, чтобы они стали тише.
Наша группа называлась «Солнышко», и в ней было пятнадцать человек – семь мальчиков и восемь девочек. Мне не доводилось раньше бывать в таком большом детском коллективе.
В саду вся жизнь подчинялась определенному распорядку. Когда в одно и то же время ешь, спишь, рисуешь, гуляешь и ходишь в туалет, то превращаешься в маленького робота. Пятнадцать маленьких роботов проживали свои детские годы в уютном детском саду, пока родители зарабатывали на жизнь.
Но меня такой расклад вполне устраивал, тем более что другой, параллельный мир всегда существовал в моей голове. Я стал понемногу осознавать, что не такой, как все, что внутри меня живет еще один человек – милый, нежный и ранимый, а внешняя оболочка служит только для того, чтобы предохранять его от внешнего воздействия. Мой маленький человечек вырывался наружу, только когда мы с детьми играли в песочнице. Нормальные детишки лепили куличики, а я непроизвольно лопаточкой сооружал могильные холмики. Воспитатели принимали их за диковинные пироги, но я-то точно знал, что это могилки.
Мой человечек часто мечтал о кладбище. Он уже тогда знал, что это будет единственное место, где он сможет выходить наружу и быть самим собой.
Первый адаптационный год в детском саду прошел спокойно, я больше молчал и присматривался. Шумные игры меня совсем не прельщали, нравилось рисование и чтение. Воспитатели заметили мою склонность к уединению и позволяли заниматься творчеством чуть дольше, чем положено по программе.
Сотоварищи по детскому заведению тоже сильно не тревожили. Особенно мне нравился тихий час, когда в саду все замирало. Я раздевался и ложился в кроватку, закрывал глаза, но не спал. Начиналось раздолье для моих фантазий.
Шесть лет – это, конечно, не время для любви, но именно в этом возрасте я влюбился. Объектом моих грез стала худенькая большеглазая Лида, тихая девочка, которая также любила рисовать. Мы с ней почти не разговаривали, но я точно знал, что нравлюсь ей. Однажды, когда мой любимый серый карандаш закатился под плинтус и я не смог его достать, она отдала свой. Мое сердце переполнилось благодарностью, и в нем поселилось первое теплое чувство к человеку противоположного пола. Как потом выяснилось, оно же было и последним.
