– Думаешь, мне на кислоту деньги нужны? – обиженно спросил Намыленный. – Я такого не употребляю. Так, растаманю потихоньку. Косяк забить, пыхнуть слегка – это мое. А по вене не гоняю, – настойчиво повторил он. – И капитал кое-какой у меня у самого есть. В этом году уже нарыл немного. Открыли сезон, ходили копать с Герычем и чуваками из общаги. Сашка Хромой был, Валерка Косой и Толька Дальтоник. И сразу фортануло. Смотри, что имею.
Намыленный достал сильно поцарапанный алюминиевый портсигар с остатками анодированного покрытия, осторожно открыл. Внутри перекатывалась золотая коронка.
– Во, щелкни глазом! – сказал с гордостью. – Видал?
– Золото, – зачарованно произнес Алмаз.
– Зуб ржавый, – с гордостью высказался Намыленный. – Немецкий. Эдик тебе не нищий, не утырок последний. С немца зажмуренного снял. Сам выкопал. Только дешево не отдам, буду жать, пока настоящую цену не получу. Продаю дорого, потому, что покупатели богатые, а Эдик бедный. Сейчас мало, что находится. Все рвут в леса – копать, все уже перекопано. В этом сезоне блиндаж закончим, там еще, наверняка, есть что-то.
– А Артурка в театр поступил, – сообщил Алмаз.
– Первым любовником что ли? – рассеянно спросил Намыленный. – Я тоже в Среднем театре трудился, пока здоровье позволяло. Рулез этот знаю – прогон-перегон, творческий процесс, все дела.
– Ты же в котельной там работал! – с возмущением воскликнул Алмаз.
– Ну да, в котельной самое творчество, – скептически заметил Артур.
Их слова Намыленного вроде бы нисколько не смутили.
– А я в театре в библиотеку оформился, – счел нужным объяснить Артур. – Библиотекарем. Стану сидеть там и писать стихи, кроткий, как микроб.
Недавно он решил устроиться на официальную работу, такую же, как у всех – захотелось. И оказалось, что работать Артур желает и согласен только в театре. Служить в театре!
– Я книжный червь, а не грибной, – добавил он. – Не предназначен для работы на свежем воздухе.
Намыленный, похоже, не обратил внимания на его слова:
– Ладно, чуваки, – сказал он. – Пойду я, дел много. Честь имею! – добавил неожиданно.
Артур тоже с облегчением взялся за свои чемоданы. Похоже, что с переменой подъезда возникали новые дворовые связи. Или, точнее, возобновлялись старые.
Лестница, которая, надобно отдать справедливость, была вся умащена водой, помоями и проникнута насквозь тем спиртуозным запахом, который ест глаза и, как известно, присутствует неотлучно на всех черных лестницах петербургских домов.
«Кажется, так у Гоголя?»
Пред глазами ступени, стершиеся посредине от шарканья бесчисленных ног. Может, по таким же некогда поднимался к себе Акакий Акакиевич. Его, Артура, старинный дом.
Вроде, совсем недавно, они, всей многочисленной семьей, выкупали и выкупали комнаты в своей коммуналке, пока полностью не освободились от соседей. Когда-то огромная и запущенная, такая неуютная коммуналка опустела. Намечалась продажа ее, и уже нашелся покупатель. И не кто-нибудь, а Артуров детский друг и сосед по этой же квартире, Сережка Куксенко. Жена его оказалась владелицей собственной риэлтерской конторы.
Каждый в семье Башмачниковых горел нетерпением, готовился обрести отдельное индивидуальное жилье по собственному вкусу. А дед вместе с Артуром намечали купить какую-нибудь большую роскошную, совсем неприступную раньше квартиру. Обязательно на какой-нибудь набережной. Об этом часто говорили. Неужели такое могло осуществиться? Эх, дед! Всегда уверенный в себе и в своих силах, знать не желавший ни о какой смерти. Может, все и удалось бы и даже, наверняка, удалось, но кто-то высоко-высоко вверху, поставленный следить за правилами, заметил и пресек самовольство. Не посчитался с планами, ни деда, ни их, его наследников.
