– Заплутал я, голова не варит… Скажите, какой сегодня день? Число, год?
Унтер-офицер удивленно поднял брови.
– Год? Да ты что, болен никак? Тысяча девятьсот тринадцатый на дворе. Май. Пятнадцатое число нынче. А теперь имя говори, бродяга!
15 мая 1913 года. Отлично! До Первой мировой около года. До Февральской революции – чуть больше трех лет. А насчет октябрьской – вообще большой вопрос, будет ли она, благодаря моим усилиям. И Гришка! Гришку надо от гибели уберечь. Его руками я много чего сделать могу. Обычного оборванца никто слушать не станет, а вот Распутина… Но главное – у меня есть время. И есть знание.
План созрел мгновенно. Безумный, дерзкий, но единственно возможный.
– Ванькой кличут, – сказал я уже увереннее. При этом старался придерживаться манеры, в которой говорили Петр Алексеевич и Горецкий, дабы не ляпнуть какое-нибудь современное словечко. – И не бродяги мы вовсе. Господин полицейский, мне нужно срочно к Григорию Ефимычу. К Распутину. Знаете такого? Не можете не знать. У меня для него важное известие. Из самой Тобольской губернии добирался. Да вот какая беда. Злые люди напали. Избили. Все отобрали.
Унтер-офицер расхохотался.
– К Распутину? Тебе, оборванцу? Ты что, ума лишился? Или белены объелся? Да кто тебя к нему пустит? Сиди тихо, а утром в работный дом отправят, если ничего не натворил. Ну а ежли натворил, то в Сибири люди тоже живут.
– Вы не понимаете! – Я вскочил с лавки, стараясь выглядеть как можно убедительнее. – Дело срочное! Григорий Ефимыч вас за помощь точно отблагодарит. Но вот, если я не явлюсь, а он узнает… Сами понимаете, господин унтер-офицер, он точно узнает… Будут тогда Григорий Ефимыч страсть как недовольны. Очень. А вы же знаете, как к нему прислушиваются… там, наверху. – Я многозначительно поднял глаза к потолку. – Его гнев… он ведь и на вас пасть может. Не думаете же вы, что Григорий Ефимыч будет рад узнать, будто господа полицейские задерживают людей, что ему важные вести несут.
Лицо унтер-офицера изменилось. Смех пропал, зато появилась растерянность и сомнения.
Распутин – это тебе не просто так. По идее, если сейчас 1913 год, его имя в Петербурге имеет вес. Григория боятся ненавидят, но считаются с его влиянием. По крайней мере, я на это очень надеялся.
Судя по озабоченному лицу унтер-офицера, моя надежда не была безосновательной. Угроза, пусть и высказанная оборванным мальчишкой, казалась ему вполне правдоподобной. Он хмурился, перебирал губами, словно беззвучно шептал что-то себе под нос, и очевидно очень напряжённо думал. Кроме вероятности заполучить кучу проблем, унтер-офицер, похоже, еще прикидывал, а какую выгоду можно извлечь из ситуации.
– К Распутину, говоришь? – пробормотал он, нервно теребя ус. – И что ж за дело у тебя к нему такое спешное?
– Личное. Очень личное. Естественно, для Григория Ефимыча. Ох, уж он как будет рад, когда узнает. Точно отблагодарит человека, который помог мне справиться со временными трудностями и принести благую весть. – туманно ответил я, понимая, чем меньше конкретики, тем лучше. – Так вы меня отведете? Или мне потом Григорию Ефимовичу передать, что господин унтер-офицер Лядов отказался исполнить его волю?
Фамилию я, конечно же, специально упомянул. Для весомости своих угроз.
Полицейский скрипнул зубами. Видно было, что он разрывается между служебным долгом и страхом перед влиянием Распутина. А еще было видно, что ума он недалёкого. И в этом – мое счастье.
