Грозная Русь против «смердяковщины» - страница 6

» в Воробьево, где находился царь. Причем не просто так, и не с топорами-вилами, а в полном боевом снаряжении, требовать выдачи Михайлы и бабушки Анны. Причем, как свидетельствует летопись, царь «удивися и ужасеся», но «не учини им в том опалы» – то есть, не имея никаких сил, вынужден был клясться, что родственников не прячет. Этот день («и от сего убо вниде страх в душу мою и трепет в кости моа») он запомнил навсегда. И в этот же день, судя по всему, понял, что верить в политике нельзя даже своим, а с чужими вообще надо быть настороже, ожидая только зла и бия на упреждение при первом намеке на конфликт («бояре научили были народ и нас убити, бутто мы тот их совет ведали»).

В том, что Великая Гарь изменила Ивана, согласны все. Мало того что Глинские были сметены с доски навсегда и формировать правительство, а значит, и отвечать за выбор и последствия теперь должен был он сам. В этом-то – и в подборе кадров, и в определении задачи, и в исправлении ошибок – как раз очень даже мог помочь Макарий, «государственный человек» высокого уровня. Но в те времена бедствия такого масштаба воспринимались как проявление гнева Господня, выраженного конкретно в отношении высшего руководства, представлявшего страну. Тем более что случилась беда после венчания, когда царь был уже не просто владыкой земным, а следовательно, и ответственность его была много больше, чем у всяких князей или королей. Искреннее признание его на Стоглавом Соборе – «И смирися дух мой» – тому явное и бесспорное подтверждение.

Грубо говоря, Иван вспомнил о долге перед Богом, государством и народом. Тем паче, что не умедлило и подтверждение: первый настоящий военный поход царя, несмотря на многие молитвы и щедрые вклады, провалившийся в связи с необычным потеплением, объясним только «смотрением Божьим». Утонули пушки, утонули люди, и молодой царь вернулся в Москву «с многими слезами» и пониманием, что исправлять следует прежде всего самого себя. Что и происходит. Причем традиционное объяснение: дескать, познакомился с Алешей Адашевым, порядочным парнем чуть старше себя, тот свел с Сильвестром, озабоченным вопросами морали, и с этого началось – не подходит. Новые друзья, как известно, появились чуть позже, уже где-то в конце 1548 года, а образ жизни молодой царь неузнаваемо и беспощадно изменил – это тоже не секрет – сразу после пожаров.

Из дворца исчезли скоморохи. Прекратились «срамы» и «озорство». Участники веселых «потех» исчезли из царского окружения. По свидетельству летописца, «потехи же царьскые, ловы и иные учрежения, еже подобает обычаем царским, все оставиша» – отныне царь посвящал все время только молитвам и активному участию в обсуждении государственных дел, чем раньше пренебрегал. А если очень уже застаивался и хотел проветриться (молодой же очень был), уезжал с женой на богомолье или дачу, а то и развлекался совсем иными, чем раньше, занятиями: например, весной 1548 года уехал за город пахать с крестьянами и сеять гречиху, по вечерам участвуя в деревенских играх, – как сообщает летопись, «то ходяше на ходули, то на смех обряжаясь в саван аки страх».

Но это уже исключение. Главное – молитва и труд. Плюс ежедневное покаяние. Не только наедине с собой, но и публично: в самом начале 1549 года, на церковном Соборе, царь обратился к митрополиту и святителям, «припадая с истинным покаянием, прося прощения, еже зле съдеах