– Езды в одну сторону два часа, – говорит Дани.
Играет цифровой ксилофон, и я перевожу взгляд на Джулию и смотрю на нее, пока она не выключает свой телефон. Неужели я одна соблюдаю запрет на использование телефонов во время сессий?
– И какие, по вашему мнению, будут последствия? – спрашивает доктор Кэрол.
Как же они не понимают? Джулия сидит в кресле-каталке со своими представлениями о жизни, свойственными студенту магистратуры, со своей хипстерской челкой, в иронической футболке, сидит рядом с Мэрилин, которая похожа на крупную черноволосую, всегда готовую к съемкам техасскую домохозяйку в каком-нибудь реалити-шоу. Хизер – сплошь вся длинные конечности, узловатые локти, чесоточные колени, ее едва удерживает от распада одежда, которую он взяла из контейнера с пожертвованиями, а Дани напоминает Брюса Спрингстина[4], если бы тот был женщиной. Никто из нас здесь больше не на своем месте.
– Это совершенно очевидно, – говорю я. – Не думаю, что в этом кого-то из нас нужно убеждать. То есть мне это абсолютно ясно. Дани уходит, а после перестанет здесь появляться и Адриенн. Мэрилин и Джулия ненавидят друг друга, одна из них перестанет приходить после Адриенн, а Хизер использует это как предлог для того, чтобы снова вернуться к наркотикам. И кто тогда останется? Я? Если кто-то один из нас уйдет, все развалится. Может быть, не к следующей сессии, может быть, через одну-две. А то и три. И в конечном счете останется большая пустая комната со складными стульями и настенными фотографиями. Я хочу сказать, это совершенно ясно. Это никакая не катастрофа, никакая не проблема, ведь все когда-нибудь кончается и нам всем нужно двигаться дальше, а шестнадцать лет – долгий срок, я просто хочу сказать об этом, чтобы всем было понятно. Кто-то должен объяснить Дани, что именно она делает.
Телефон Мэрилин снова жужжит, ставя раздражающую точку в конце моей долгой речи.
– Мне сейчас нужно быть рядом с Мишель, – говорит Дани. – Я пришла из уважения, чтобы сказать вам об этом глаза в глаза.
Я думаю остаться дома в первый четверг следующего месяца. Я думаю, что моя жизнь сжимается до размеров моего квартала, до размеров моей квартиры, до размеров моих четырех комнат. Я думаю о том, что больше никогда не увижу другого человеческого существа, которое по-настоящему знает меня.
– Но после смерти Мишель ты останешься одна, – говорю я, зная, что говорить такие вещи не следует. – Тогда тебе понадобимся мы. Ты приползешь назад.
– О’кей, – говорит Дани и встает. – У меня все. Адрес моей электронной почты вы все знаете.
– Останьтесь, пожалуйста, – говорит доктор Кэрол. – Еще полчаса. Можете вы хотя бы сказать нам, что вас привело к такому решению?
Дани вздыхает и проводит рукой по своим коротко подстриженным волосам.
– Когда мне стукнуло пятьдесят, я поняла, что к концу я уже ближе, чем к началу. Я больше не хочу оставаться в прошлом. Я хочу жить дальше.
– И вы не считаете, что группа помогает вам жить дальше? – спрашивает доктор Кэрол.
– Это ничуть не о прошлом, – взрываюсь я.
– Не дерзите, – остерегает меня доктор Кэрол.
Я игнорирую ее.
– И как насчет нас? – спрашиваю я. – Мы тоже о настоящем. Мы ведь друзья, верно? Мы части жизней друг друга. Это обо всех нас. Это о… о нашей дружбе.
Дани оглядывает круг, ее взгляд задерживается на каждой из нас, а телефон Мэрилин продолжает жужжать, жужжать, жужжать, словно смеется надо мной, и я вижу, что Мэрилин ничуть не волнует то, что происходит вокруг нее, она думает только о своем чертовом телефоне. А потом непроизвольно дергается рука Джулии – ее телефон тоже начинает вибрировать.
