Аня включила воду в душе и подумала о том, когда в последний раз вообще разговаривала с мужем о чем-то, кроме бытовых вещей. Не вспомнить… А с Кириллом они только и делали, что разговаривали: он шутил, что на каждый час их секса приходится по два часа разговоров.
Кстати, о сексе. С Глебом он у них был нечасто, а когда был, она мечтала только о том, чтобы муж скорее кончил. Аня не любила секс и относилась к нему исключительно как к супружеской обязанности, хотя в первый год их отношений ей нравилось заниматься любовью с Глебом. Она сама себе нравилась в такие моменты: красивая, желанная.
Теперь Аня не казалась себе такой. То есть она, конечно, понимала, что выглядит хорошо – многие говорили ей об этом, но по-настоящему красивой и желанной себя не ощущала. Даже с новой стрижкой. Она ощущала себя потухшей, будто застрявшей в другой реальности, в которой нет никого, кроме нее. В темной, страшной и очень одинокой реальности. Прямо как в своей комнате в детстве.
Вот бы удивился, наверное, Кирилл, если бы вместо той Ани – живой, чувственной, открытой миру и людям девочки, увидел бы эту – неуверенную в себе замужнюю женщину, измученную сомнениями в собственной адекватности. Хотя, скорее всего, он ничего бы не понял: она слишком убедительно научилась играть в беззаботность. Впрочем, с каждым днем ей становилось все сложнее притворяться: сегодня сорвалась целых два раза. Сначала – при Даше, в коридоре лофта, потом – при всех, на танцполе. Даша и Пати, кстати, несколько раз за вечер спрашивали, все ли у нее в порядке. Она отвечала утвердительно: решила ничего им не рассказывать. Подумаешь – проблемы с мужем. (У некоторых вообще мужа нет.)
Как же все-таки хочется встретиться с Кириллом. С ума сойти, он сам написал… Через столько лет. Кир… Может, согласиться? Просто поужинать.
– Зачем? – пряча шепот и слезы в струях воды, спросила она саму себя. – Чтобы потом плакать в душе и думать о том, как счастлива ты была бы с ним и как несчастлива с Глебом?
Нет, она не переживет этой встречи. Этой боли. Все, что она может сделать, чтобы выжить – замереть, не двигаться. И продолжать делать вид, что у нее все хорошо.
Через десять минут Аня вернулась в гостиную и взяла в руки телефон.
Телеграм.
Чат с Дашей. «Ты как? Хочешь, созвонимся?» Одна галочка.
Стало тревожно.
Другой чат. «Пат, Даша пропала. Вы не созванивались?» Одна галочка.
Тревога нарастала.
«Да спят они обе», – подумала Аня, пытаясь дышать глубже, и бросила взгляд на часы: половина шестого утра.
Она, немного подумав, зашла на свою страницу в социальных сетях, нашла среди сотни сообщений-эмодзи сообщение из девяти предложений и отметила его как непрочитанное.
Что-то тяжелое навалилось Даше Меркуловой на грудь, и в ту же секунду она начала задыхаться. Сердце ощутимо стучало: казалось, оно покрылось твердыми острыми колючками и теперь с каждым новым ударом больно царапает изнутри.
Даша застонала и сквозь приоткрытые веки увидела большие янтарные глаза, нависшие прямо над ней. Они смотрели пристально, не мигая, будто гипнотизировали.
– Гусеница, отстань! Сейчас не время для нежностей, – разозлилась она и столкнула с себя пушистую рыжую кошку.
Та демонстративно повернулась к хозяйке задом и ударила ее по щеке хвостом.
Даша снова застонала, а потом облизнула пересохшие губы.
Поцелуи. Его поцелуи. Ну и натворила она… Пожалуй, об этом никому не надо рассказывать – даже девочкам. А вот Олегу – можно: не все же ему ей нервы трепать.
